Все последующее: как она втаскивала его в фургон, как по дороге умоляла отправиться в больницу – помнилось смутно. Ей было так страшно! Страшно не довезти его живым.
– Какое счастье, что ваш отец не видит всего этого, Коллин. – Голос Генри Гаррисона ворвался в мысли Эшли. – Он никогда не простил бы мне, что я участвую в этом безумии.
– Сердишься, что вытащили тебя из постели, дружище? – с усмешкой ответил Коллин, и голос его звучал почти как обычно. – Надеюсь, ты простишь нам беспокойство.
– Беспокойство? – с легким пренебрежением переспросил Гаррисон. – За столько-то лет, Коллин, я уже привык к вашим ночным похождениям.
Эшли шагнула вперед.
– С ним все будет в порядке, Генри? Все сделано как надо?
Гаррисон устало улыбнулся:
– Смерть ему не грозит. Будет как новенький. Хотя, по правде говоря, я не уверен, что это можно считать поводом для радости.
– Генри мучается со мной с тех пор, как я под стол пешком ходил, – заметил Коллин, – но, слава Богу, пока выдерживает.
– С вами всегда было много проблем, – сказал Гаррисон, неодобрительно глядя на него. – Помните, как в десятилетнем возрасте вы сломали ногу, свалившись с дерева, откуда подглядывали за служанкой? Не хочу смущать вас, вдаваясь в детали относительно того, что именно так заинтересовало вас тогда. – Он повернулся к Эшли. – Ни дня в своей жизни он не болел, даже не простуживался никогда. Ломал кости, да. Был ранен. Один раз холодным оружием и два, а теперь уже три – огнестрельным. Но никогда не болел. Родители почему-то опасались, что он плохо кончит. Иногда мне кажется, что, наверное, у них были на то основания.
– Мой отец никогда не ошибался, – заявил Коллин. – Точнее, он допустил в своей жизни лишь одну ошибку, но она оказалась роковой. Возмездие последовало незамедлительно – он погиб и, к несчастью, прихватил с собой мою мать.
Эшли вышла вслед за Гаррисоном в коридор.
– Скажите мне правду, Генри. С ним действительно все будет нормально?
– Конечно. Но при одном условии – если нам удастся сдерживать его достаточно долго, чтобы рана зажила. Пуля вошла неглубоко, но необходимо проследить, чтобы не попала инфекция.
– Спасибо. – Эшли даже не пыталась скрыть облегчения. – Спасибо. Вы успокоили меня.
Вернувшись в спальню, она присела рядом с Коллином на постели.
– Очень больно?
Он покачал головой.
– Генри дал мне что-то… Сейчас я вообще не чувствую боли.
– Мне кажется, ты обеспокоен.
– Да, – кивнул Коллин. – Этот человек на стене… Ты не разглядела его лица?
– Было слишком темно. Я только и видела, что пистолет. И этого зрелища мне не забыть до конца моих дней.
– По-моему, я узнал его… Деврис, вот кто это был.
– Деврис? – ошеломленно переспросила Эшли. – Следователь страховой компании?
– Он самый, единственный и неповторимый, – усмехнулся Коллин.
– Ты все шутишь… Разве тебя это не тревожит?
– Не стану тебя вводить в заблуждение. – Он устало улыбнулся. – Меня это очень даже тревожит. Если я прав, если стрелял действительно Деврис, значит, меня ждут большие неприятности. Значит, он оказался способен вычислить, кому я нанесу следующий удар. Умен, ничего не скажешь. Впрочем, я всегда высоко ценил Девриса. Он очень опасен, потому что им движет уязвленное самолюбие. Твой покорный слуга – единственное позорное пятно на безупречной репутации Девриса. Поэтому он не остановится, пока один из нас не потерпит поражение – или пока не случится что-нибудь похуже.
– Откуда ты так много о нем знаешь?
– Вот позанимаешься нашим делом столько, сколько я, – устало улыбнулся Коллин, – рискнешь своей жизнью столько раз, сколько я, тогда и поймешь, почему следует разузнавать о своих врагах все что можно.
– Зачем ему нужна эта вендетта, Коллин? Чего он хочет на самом деле?
– Чего он хочет, любимая? – усмехнулся Коллин. – Получить мою голову. И по возможности на серебряном блюде.
НЬЮ-ЙОРК
октябрь 1987 года
Эшли в одиночестве шла по Мэдисон-авеню, прикрывая лицо воротником норковой шубки и стараясь не встречаться взглядами с прохожими. Темные очки и большая меховая шляпа в немалой степени способствовали тому, что узнать ее было невозможно. Подойдя к галерее Мейсон – Гиллинг, она заметила в окне один из своих пейзажей, сделанных еще в долине Напа, картину, подаренную Диане Гиллинг перед началом прошлогодней выставки. Эшли остановилась у витрины, испытывая странное чувство.
«Как будто рисовала не я, – подумала она, не спуская с картины глаз. – А что? Может, так и есть. Тогда я была совсем другим человеком. Женщиной, имеющей все: удачный брак, прекрасного сына, успешную карьеру, положение в обществе, наконец. А кто я теперь? Преступница. Воровка, живущая с человеком, под давлением которого делаю то, что прежде и вообразить себе не могла. И самое ужасное, что я в этого человека влюблена, хотя наши отношения не имеют будущего».
– Чудесная картина, не правда ли? – раздался позади женский голос.
Эшли резко обернулась, и сердце у нее замерло. Рядом с ней стояла Диана Гиллинг в длинной шубе из чернобурой лисы и такой же шляпе.
– О, да… – пробормотала Эшли. – Да, конечно.
– Художница выросла в Калифорнии, в винодельческом крае, – продолжала Диана. – Лично мне кажется, что все ее картины идут прямо от сердца.
– Очень похоже. – Эшли снова перевела взгляд на пейзаж.
– Вполне заслуживает того, чтобы стоять здесь, как вы считаете? – с улыбкой спросила Диана. – Мне бы очень хотелось снова организовать выставку работ этой художницы, но увы… Теперь, когда она больше не рисует, ее пейзажи заметно подскочили в цене.
– Вы владелица галереи? – Эшли изменила голос, чтобы не вызвать у Дианы подозрений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131