Билл повернулся к Плам.
— Входи, дорогуша. С чего это мне такая честь? — Его одутловатое, нездорового цвета лицо приняло добродушное выражение заботливого дядюшки, но маленькие пронзительные глазки, как всегда, глядели настороженно.
На какой-то момент ей вспомнилась ванная Билла — единственное место в мастерской, где девушки могли отмыть себя и свои кисти от краски. В этой мрачной комнате всегда можно было видеть бутылку греческого вина и бутылку виски. Ванна обычно была заполнена каким-то странным раствором, пахнувшим формальдегидом. Очень часто отреставрированную картину опускали в этот раствор, и она за ночь приобретала налет старины.
Вслед за Биллом Плам прошла в дом и, стоя на голых половицах в холле, принюхалась. В воздухе здесь больше не чувствовалось прежних сильных запахов скипидара и лака, которыми всегда был полон первый этаж из-за близости кухни, где Билл, закрывшись там, сам по своим рецептам готовил лаки, клеи, краски.
На кухонной печи он также грел картины, в результате чего они покрывались кракелюрами. На полках в кухне хранились припасы: масла, растворители, банки с кистями, вата, пакля, скребки и металлические мочалки, необходимые для удаления упрямого глянца. На нижней полке стояли банки консервированных бобов и коробки кукурузных хлопьев, которые он имел обыкновение размачивать в виски.
Плам встретила Билла в 1977 году, когда работала официанткой в клубе художников в Чесли. Он предложил обучить ее ремеслу реставратора — по крайней мере, она будет рисовать и учиться делу, вместо того чтобы проливать куриный бульон на посетителей. Билл объяснил, что предпочитает работать с девушками, потому что они лучше чувствуют цвет и обладают терпением, необходимым в его скрупулезном деле. При этом он забыл добавить, что девушки еще и покорно соглашаются на его мизерную оплату.
Так Плам присоединилась к четырем тихим, как мышки, молодым женщинам, корпевшим с маленькими соболиными кисточками над картинами в подвале дома на Армада-роуд, где над вечно холодным камином красовался сертификат реставратора, выданный Национальной галереей в 1947 году. Хозяин был очень строг. Всякие разговоры во время работы запрещались, поскольку мешали сосредоточиться. А когда Билл спускался в мастерскую с красными от похмелья глазами, то это был самый настоящий тиран. Тем не менее девушки были преданы ему. Плам быстро поняла, что каждая из них спала с ним, но все они были им отвергнуты.
Каждая художница специализировалась на своем. Салли украшала скучные сельские пейзажи живописными коровами, собаками или котятами. Эдна работала с религиозными сюжетами, ей особенно удавались лавровые венки и кровоточащие раны. Джойс перекраивала библейские сюжеты на потребу любителям живописи из арабских стран. В конце семидесятых Лондон был наводнен богатыми покупательницами, прятавшими свои лица под черными покрывалами. Если им не нравилось, например, то, что Мадонна была с младенцем Иисусом на руках, Джойс превращала его в охапку цветов.
Мона была здешней примой. Она реставрировала портреты, дорисовывая отсутствующие глаза и носы или снабжая изображение беззубых бабушек белозубой улыбкой. Американский делец, промышлявший портретами предков, присылал Биллу фотографии здравствующих потомков, чтобы Мона могла менять черты и придавать необходимое семейное сходство старинным портретам, которые Билл пачками закупал на аукционах.
Если холст был сильно изодран, его меняли. Делал это единственный в их компании мужчина — один из последних хиппи шестидесятых годов, куривший марихуану и разделявший свои длинные волосы на пробор посередине. Нерб целыми днями торчал в комнате наверху, склонившись над огромным вакуумным столом, на котором менялись холсты.
В первую свою неделю у Билла Плам снимала с холста сантиметр за сантиметром старый поверхностный слой. Эта тонкая и утомительная работа требовала большого внимания, потому что для разных красок требовался растворитель своей концентрации. Вторую неделю она корпела над огромным церковным полотном с апостолами, оно было дано ей для испытания. И когда Плам удалось очистить его и дописать недостающие детали, Билл стал доверять ей голландские натюрморты семнадцатого века.
Обнаружив, что у нее хорошо получаются тюльпаны, Билл пригвоздил ее к цветам, но ей эта работа быстро наскучила, стоило только овладеть ее секретами. Если Плам начинала сильно жаловаться, Билл заказывал треску или омара в соседнем итальянском ресторане, и ей дозволялось написать голландский натюрморт с оловянной тарелкой, ломтем хлеба и ножом, ну и, конечно, с разрезанным лимоном и куском кожуры.
В знак того, что Плам может рисовать лучше всех его девушек, Билл всегда вносил свой собственный последний штрих в ее работы, выполненные под голландских мастеров семнадцатого века: явно напрашивавшуюся муху или гусеницу, каплю росы на лепестке.
Если не считать этих завершающих мазков, Плам не видела, чтобы Билл писал картины. Он все время крутился среди торговцев, заключал сделки и иногда посещал клиентов, если требовалось реставрировать картину на месте. В этих случаях Билл брал с собой старомодный докторский саквояж с древними бутылочками, на которых были наклеены бирки с загадочными формулами — BY385 или VFloGA975, производившие большое впечатление на клиентов. Между тем бутылочки содержали всего лишь обычный спирт, ацетон или скипидар.
Через несколько недель работы в мастерской на Армада-роуд Плам поняла, какой зыбкой может быть грань между реставрацией, переделкой и подделкой картины, и ей стало от этого не по себе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142