Кто его приодел? Смотрит на меня таким пронизывающим взглядом, точно убить меня хочет. Рассматривает и изучает. Эти горячие арабские глаза, но что-то неясное в их глубине. Только бы не убежал так вдруг.
– Старуха умирает… и я пришел сказать, что ухожу.
Он с ума меня сведет. Тоже мне премьер-министр – в отставку уходит.
– Откуда ты уходишь?
– Я ухожу с работы, у меня сил больше нет…
Интересно, для чего нет сил? Можно подумать, он тяжело работал последнее время. Такой смешной, и до чего же серьезный и хмурый. Хоть бы чуть-чуть улыбнулся.
– Сил для чего? – улыбаюсь я ему. Видно, что мои вопросы злят его, но что же мне делать, иначе он убежит отсюда.
– Сил ухаживать за ней.
Вот свинья! Он ухаживает за ней. А папа рассказывал, что она заботится о нем все время, просто влюбилась в него.
– Я думала, это она ухаживает за тобой. Теперь он рассердился на самом деле. Обиделся.
– С чего это вдруг? Неправда…
Я сажусь на кровати. Его глаза горят. Голос хрипловатый такой, с милым акцентом. Еще немного – и весь вспыхнет. Бедняга влюблен в меня. Я знаю. Но боится за свою честь, эта их знаменитая честь. Надо удержать его, успокоить его раньше, чем он убежит.
– Может, присядешь на минутку, если у тебя есть время? Уволиться сможешь и попозже.
Наконец-то он улыбнулся. Ищет стул, но на стуле одежда. Подошел к кровати и сел сбоку. Пышет жаром на расстоянии.
Тишина. Я все время смотрю на него. Он сидит опустив голову, подыскивает слова.
– Что, занятия у вас уже кончились? – внезапно спрашивает он.
– Для меня.
Она ничего не понимает. И никогда не поймет. Как мне больно. Как я одинок. Живет с отцом и матерью в этом красивом доме. Лежит себе в кровати, и нет у нее никаких забот. Что она вообще знает? А она вдруг улыбнулась такой милой улыбкой. Я люблю ее все больше и больше. Можно ли надеяться, а вдруг все-таки есть надежда.
– Может, присядешь, если у тебя есть время. Уволиться сможешь и попозже…
Такая милая…
Я ищу, куда бы сесть. Стул около стола завален одеждой – кофточка, маленький лифчик, трусики, от которых у меня в голове мутится. Я решил подойти к кровати, сел на край, чувствую на расстоянии движение ее ног, что-то теплое, нежное. Глазами уткнулся в пол, смотрю на ее домашние туфли, в которых я тогда сидел у них, они уже немного поистрепались. Она все время смотрит на меня и улыбается. Чего она хочет? Лучше бы перестала, а то я еще поцелую ее так крепко, что она пожалеет об этой улыбке. Чего она хочет? Ноги ее шевелятся.
– Что, занятия уже кончились? – спрашиваю я, чтобы поддержать беседу.
– Для меня, – отвечает она, все еще улыбаясь, – меня исключили.
– Что? Исключили тебя?
– То, что слышишь. Я нагрубила учителю, и директор выгнал меня.
– Как это – нагрубила?
И она рассказывает мне, что случилось. Странная какая-то, и правда ненормальная. Я уже обратил на это внимание.
– Так почему же ты не извинилась?
– Что я, с ума сошла?
Это тепло; которое исходит от нее, это порозовевшее лицо. Прозрачная кожа ее груди, ее груди, да, ее маленькие груди, которые выглядывают из прорехи рукава. Нужно набраться смелости, не отступать. Настал час. Самое главное – не прекращать разговор. А что будет, если я просто схвачу ее и поцелую? Что может случиться? Я и так уже уволился.
– Меня исключили, – говорю я, а он удивился, не верит.
– Что? Тебя исключили?
– То, что слышишь. Я нагрубила учителю, и директор выгнал меня.
И я рассказала ему всю историю с начала до конца, а он слушает с таким волнением, словно я его дочь, пытается понять, но не понимает.
Но я и сама вдруг перестала понимать, что это я так уперлась. Теперь, когда я рассказываю об этом, все кажется таким бессмысленным.
– Так почему же ты не извинилась?
– Что я, с ума сошла?
А в сущности, почему нет? Просто попросила бы прощения. И на том бы кончилось.
А он сидит так близко, и пахнет от него чем-то вроде соломы. Кожа гладкая и смуглая.
Только набраться смелости. Не оробеть. А что, если я возьму и поцелую его? Что тут такого? Ведь он все равно увольняется. Главное – не прекращать беседу. Внутри накатывает волна тепла, это страсть. Пусть возьмет меня, пусть возьмет, обнимет, неужели не хватит у него смелости? Вдруг я чувствую, что мне нужно в уборную, просто необходимо. «Минутку», – говорю я и соскакиваю с кровати, одеяло летит в сторону, бегу полуголая в уборную, закрываю за собой дверь, сажусь и писаю (а внутри пожар), с шумом, вот корова глупая. Какое облегчение! А что дальше? Только бы он не убежал. Я мою лицо, чищу зубы, причесываюсь, тихо открываю дверь и бесшумно, босиком, возвращаюсь к нему, нахожу его на том же месте, сидит на кровати задумчивый такой, склонился головой к выемке, которая осталась там, где я лежала, на смятой простыне. Он не заметил, как я вошла. Подпрыгнул. Весь красный.
– Мне надо идти.
– Почему? Подожди папу…
– Но он все не идет…
– Придет… Поешь что-нибудь. Помнишь, как я кормила тебя тогда, что, не понравилось тебе?
Я просто умоляю его.
Он соглашается, я надеваю халат и иду на кухню, а он направляется в уборную.
Я почти дотронулся до нее, но она почувствовала, испугалась и вскочила, одеяло отлетело в сторону, а она убежала из комнаты, закрылась в ванной. Вот так, араб. Уходи отсюда. Беги отсюда, человек. Скажи: прости, прощай. Вот сейчас она закричит. Я в отчаянии. Хочу встать, но не могу. Это тепло кровати, хоть это тепло ощутить. Здесь, на простыне, я увидел маленькую книжечку – «Пер Гюнт». Никогда не читал. Мне уже надоели все эти стихи. Я кладу ее обратно. Не могу встать, смотрю на углубление, которое оставило на кровати ее тело, на смятую простыню. Касаюсь этого места рукой, хочу поцеловать его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134