При этом первый путь кажется больше романским, второй — больше германским; и весьма примечательно, что отдельные представители немецких воззрений о границе тем больше мудрствуют вокруг этой проблемы, чем больше они связаны своим происхождением с романизированными ландшафтами на Рейне и Дунае, и, напротив, тем ближе к практическому идеалу англосаксов, чем более нордическими они себя чувствуют и видят.
На самой высокой ступени, по моему мнению, стоит Ф. Ратцель, рассмотревший и признавший справедливыми оба направления. Сказанное им в “Gesetze des raumlichen Wachstums der Staaten” (“Законы пространственного роста государств”) несомненно является наиболее сжатым, цельным и глубоким из всего, что сказано на немецком языке о границе. Из этого поистине классического сочинения должна исходить политическая география в определении каждого понятия, как и пытался это сделать О. Мауль в своем последнем большом труде. Самые значительные новые соображения школ — британской, немецкой, французской — вновь возвращают к этим образцам идей Ратцеля не только в политических географиях или работах по всемирной истории на политико-географической основе, написанных его учениками — Гельмольтом, Диксом, Шёне . Идеи Ратцеля продолжают звучать и в неустанных попытках Р. Зигера добиться ясных общих определений понятия сущности границы, и в стремлении Винклера все деяние умирающей монархии Габсбургов на ниве статистики поставить на службу и пограничному мышлению.
Практически совершенно по-иному, чем самые выдающиеся поборники немецкой народной почвы, побуждения Ратцеля [с.48] подхватило перед войной англосаксонство, которому они были подсказаны таким авторитетом, как Макиндер . След Ратцеля живо проявляется в деятельности Мэхена и Брайса в Америке, Керзона в Азии — в индийском гласисе , Джонсона — в Африке, Грегори и Гриффита Тейлоров — в Австралии, занимающихся теорией границ и решением пограничных вопросов Л.В. Лайда , сэра Т. Холдича , Фосетта. На плечах Ратцеля, по их собственному признанию, стоят нынешние лидеры французской политической географии Жан Брюн и Камиль Валло .
Именно в трудах Ратцеля содержится органическое понимание границы в североамериканской литературе. Это освещенная с критических позиций этнография и историческая наука в Америке с ценнейшим послесловием К. Лампрехта . В этом сотрудничестве двух выдающихся умов с присущей им способностью как к географическому, так и к историческому синтезу бьется настоящая творческая жизнь. Но, разумеется, к сожалению, чисто академическое название труда вводит в заблуждение, скорее отталкивает, чем привлекает, искателей.
Особую значимость приобретает сочинение Фредерика Тернера “The significance of the frontier in american history” (“Значение границы в американской истории”), совпадающее по времени с первыми важными трудами Брукса Адамса , с главным периодом деятельности Мэхена, подготовившими нынешнее становление силового превосходства Соединенных Штатов. Ведь именно эта когорта воспитала многих, кто прославлял такую позицию, отточила политическое лицо Союза с его тихоокеанскими и американскими целями Срединного моря, указала ему на приближение экономических циклонов, на экономическое обуздание мира — естественно, на некоторое время — в качестве первоочередной достижимой цели и границы, которые Соединенные Штаты должны переступить в стремлении к ней.
В то же время Тернер писал о “государственном строительстве в революционную эру” viii и обсуждал при этом проблему политической организации при избытке свободной земли — ныне нечто столь далекое от нас, живущих в Центральной Европе! Труды Шейкера “Man and nature in America” (“Человек и природа в Америке”), Виндзора “Narrative and critical history of America” (“Описательная и критическая история Америки”), 1888 г., как и появившаяся позже по инициативе Ратцеля “Всемирная история” Гельмольта, указывают на схожую тенденцию культурногеографической совместной разработки географии и истории, их взаимного обогащения. [с.49]
Выводы Ратцеля относительно включения американского земного пространства во всемирно-историческое совокупное строение Земли (еще и сегодня в высшей степени несовершенные, в общем и целом принимаемые в расчет в обучении и общественном мнении континентальной Европы) содержатся в работе “Geschichte, Volkerkunde und historische Perspektive” (“История, этнография и историческая перспектива”) ix . Эти выводы, как и статья “Inselvolker und Inselstaaten” (“Островные народы и островные государства”) в отношении Японии, собственно, не что иное, как геополитика, но без этого обобщающего слова.
Изложение и структура “Британской энциклопедии” с точки зрения осознания пограничной ответственности совершенно иные, чем одного из наших фундаментальных справочников. Японское суждение по данному предмету лучше всего представлено в работе Уэхары “The political development of Japan 1867-1909” (“Политическое развитие Японии 1867-1909”) x , во введении, где содержится ценное описание неизменно присутствующего у японцев инстинкта в отношении опасности для конфигурации и внешней формы своей империи. К такому пониманию инстинкта безопасности мы у себя в Германии до сих пор еще не пришли и значительно позже, слишком поздно, под давлением мировой войны в мимолетном благоразумии осознали упущенное.
Характерно, что научные инструменты для этого, частично созданные вечным раздором между национальностями старой Габсбургской монархии, преимущественно в угрожаемых частях пограничных провинций на Юго-Востоке были уже наготове, тогда как на Северо-Востоке и Востоке, на Висле и в Верхней Силезии они возникли на пустом месте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29