Мы договорились встретиться в метро в пять часов, чтобы Пилютин проводил меня к Кулишам. Положив трубку, я посмотрела на часы и спохватилась, что уже полчетвертого, скоро Гошка придет из школы, а есть ему нечего. Покидав в сумку материал по трупу и бланки протоколов, я рассудила, что поскольку мне суждено работать вечером, я с чистой совестью могу свалить с работы прямо сейчас, забежать домой, сварить ребенку любимую им гречневую кашу, а по дороге купить к ней молока.
Ввалившись домой с молоком, я споткнулась о кроссовки сорок второго размера, раскиданные по прихожей, и с грустью подумала, что первые замечания на этот счет делала еще в связи с раскиданными погремушками. Значит, Песталоцци из меня не вышло. В доме оглушительно вопила музыка, если это слово было применимо к доносившейся из музыкального центра какофонии. Мой долговязый деточка сидел у себя в комнате с гитарой в руках и блямкал по струнам, внося свой посильный вклад в какофонию. Глазау него были закрыты, на лице плавал самозабвенный восторг, и у меня язык не повернулся омрачить эти эмпиреи прозаическими претензиями про бардак.
Наконец он ударил по струнам в финальном аккорде, дождался, пока звук не растает в воздухе, и открыл глаза.
— Ой, мама! Ты уже пришла?
— Я ненадолго, покормлю тебя и убегу, — сказала я в тайной надежде, что ребенок заноет что-нибудь вроде “мамочка, не уходи, мне без тебя так скучно”….
Но ребенок безучастно ответил:
— Ага, — и снова приник к гитаре. Приходится привыкать к мысли, что мой сын уже спокойно мирится с моим отсутствием, за исключением моментов, когда надо подогреть еду, или помыть фрукты, или постирать рубашку.
Уходя, я в который раз испытала легкое беспокойство по поводу того, что иду заниматься чужими детьми, оставляя своего без материнского глазу, но это беспокойство утонуло в реве “Нирваны” и неистовых гитарных переборах. На таком фоне я со слюнявчиком в руках не смотрелась бы.
Пилютин уже ждал меня в метро, внизу у эскалатора, нервно прохаживаясь за спиной у дежурной, благо вечерняя давка еще не началась.
— Ну что, видели материалы? — с ходу поинтересовался он, хватая меня под локоть и уверенно таща на платформу.
— Никита Владимирович, вы сами труп смотрели?
— Естественно.
— Повреждения на руках — это именно следы связывания? Других вариантов быть не может?
— Каких других? — Пилютин слегка запыхался, протаскивая меня к поезду, но мы все равно не успели, двери захлопнулись перед самым нашим носом.
— Ну, может, она хваталась за что-то или ударилась, — предположила я, сама не веря в такое; в акте вскрытия четко были описаны полосовидные ссадины, охватывавшие запястья; так удариться нельзя.
— Нет, ее именно связывали, и связывали туго, так, что веревки впились, там ведь ссадины на фоне кровоподтеков. И развязали незадолго до смерти.
— Я читала, что на коже трупа могут быть отпечатки врезавшейся одежды, которые симулируют странгуляционные борозды.
— Это если труп уже гнилой, в подкожной клетчатке газы образовались, шея, скажем, раздулась, воротник на нее давит. Вот когда его разденут, след на шее можно принять за странгуляцию. А тут ничего ей на руки не давило.
Из-за шума приближающейся электрички Пилютину пришлось повысить голос. Стоявший рядом с нами мужчина косо посмотрел на него и отошел к краю платформы.
— Вы думаете, на руках — прижизненные повреждения?
— Конечно. Там реакция пошла в окружающих тканях.
— Понятно. А фамилия Вараксин вам ничего не говорит?
Это я спросила на всякий случай, но Пилютин кивнул.
— Конечно, говорит. Это труп, который нашли в том же лесопарке. Но к Кате он не имеет никакого отношения.
— Вы уверены?
— Абсолютно. Если хотите, уточните у Катиных родителей.
Катины родители оказались именно такими, какими я их представляла со слов Пилюгина. Молодые, очень красивые, до сих пор влюбленные друг в друга — это было видно невооруженным глазом. Каждый из них держался только благодаря другому. И младшей дочке — там была еще Катина младшая сестра, тринадцатилетняя Алиса. Держались они все очень хорошо. И все равно я на мгновение растерялась, выбирая верный тон: мне предстояло топтаться, как слону в посудной лавке, по больному, бередя то, что хотелось бы забыть.
Квартира была двухкомнатной, одна комната родительская; вторая, побольше, была отдана девочкам, и по соотношению занимаемой площади было понятно, что детей тут очень любят, и не приносят их интересы в жертву родительским, по принципу “взрослым нужнее”. Оглядевшись в родительской комнате, я попросила разрешения взглянуть на девичий уголок.
Сопровождала меня туда Алиса, родители не пошли: мать побледнела, отец схватил ее за руку и тревожно стал заглядывать в глаза. Я их оставила на попечение Пилютина и кивнула Алисе в сторону ее комнаты. Алиса, серьезная полненькая девочка с русой косой, открыла дверь, пропустила меня вперед, а сама осталась стоять у порога. Я медленно обошла комнату, потрогала покрывала на двух тахтюшках, присела на корточки перед стеллажом с видеокассетами — ничего сатанинского, обычный подростковый набор. Алиса спокойно следила за моими перемещениями.
На стенах висели качественные фотопортреты, цветные: Алиса и Катя, смеющиеся. С лыжами в руках, в лесу с лукошками, полными грибов; на пляже. Я отметила, что обе сестры были примерно одной комплекции, но друг дружкины вещи явно не носили, у каждой в гардеробе было свое отделение с одеждой. Меня допустили даже до интимных шкафчиков с бельем и прокладками. И там все было в порядке, и ничто не указывало на тайную сексуальную жизнь старшей сестры, во всяком случае, ни вибраторов, ни плеток, ни кожаных трусов я там не обнаружила.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11