— Как это?
— А вот так. Кожа бурая, пергаментная, глубочайшие морщины по всему лицу, да еще и весь струпьями покрыт. Волосья отросшие, не только ногти. Косматый такой урод.
Он это так убедительно мне представил, что я содрогнулась. Нет, в морг надо ехать прямо сейчас.
В морг мы прибыли значительно раньше, чем персона, ради которой мы тащились глубокой ночью к черту на рога. Мы-то с медиком и криминалистом стартовали прямиком туда, а труповозы от нашей канавы совершили еще вояж по нескольким районам под девизом “Порожний рейс — убыток государству”. Мы выпили весь кофе у дежурного санитара, съели даже семечки, завалявшиеся в кармане у Георгия Георгиевича, и встретили нестройными восторгами бригаду спецтранспорта, притащившую целую гроздь покойников со всех концов города.
Их аккуратно сложили на каталки в коридоре морга, а Георгиевича я послала выцепить наш объект и определить его в секционную. Расшалившись, я даже прошлась по моргу с целью выбора площадки, благо ночью очереди на вскрытие нет.
Хоть я и раньше бывала в морге по ночам, меня в который раз поразили мрачные гулкие коридоры, напоминавшие одновременно и больницу, и старинный склеп. И опять, как и раньше, мне показалось, что под потолком парят и стонут неприкаянные человеческие, души.
В секционной, которую Георгий Георгиевич выбрал для продолжения осмотра, было светло и просторно, и мои ночные страхи отступили. В конце концов, мы в государственном учреждении, даже не в темном дворе, вокруг люди, хоть и немногочисленные — пара экспертов и дежурный санитар. Ну и что, что на секционном столе — труп с колом в сердце, с темным морщинистым лицом, длинными волосами и отросшими, закрученными в спираль когтями (хотя нет, когти уже сострижены и лежат у меня в сумке, процарапывая тонкую бумагу конвертика). Мало ли что мы видали за долгую следственную жизнь; вон, Лешка Горчаков меня уже дразнит “бабушкой русского следствия”, особенно когда я пускаюсь в рассуждения о том, что мы в наше время не так осматривали, не так допрашивали, не так экспертизы назначали…
Чего только не было! Я помню, как безумно испугалась много лет назад, когда раздувшийся зеленый труп бомжа в подвале, лежавший на горячей трубе, вдруг зарычал. Оказалось, что это всего лишь гнилостные газы, но впечатлений хватило надолго. Горчаков в свое время выехал на берег залива, куда волной выкинуло изрядно обгрызенное рыбами тело утопленника; в разгар осмотра Лешку, доверчиво склонившегося над телом, что-то пребольно цапнуло за руку. Горчаков чуть не свалился в обморок, но не от боли, а от ужаса — представляете ощущения следователя, которого кусает за руку труп? На самом деле укусил не труп, а попавший к нему под одежду в заливе угорь, вместе с которым его и выбросило на берег. Жуть! А в данном случае угря и прочих хищников на трупе не болталось, и никаких особых неожиданностей не предвиделось. Я смело ступила в секционную и направилась к столу. За мной, с фотоаппаратом наготове, семенил криминалист.
Георгий Георгиевич, закатав рукава камуфляжной куртки, уже хлопотал возле нашего клиента. На каталке в углу была аккуратно разложена снятая с трупа одежда, вся — черного цвета. Под каталкой стояли черные остроносые ботинки на довольно высоком каблуке. Я машинально отметила, что вся одежда, несмотря на то, что она перепачкана землей, производит впечатление новой, почти не ношеной, рубашка и ботинки — из дорогих. Наш клиент с колом в груди был франтом. Я кивнула криминалисту, и он несколько раз щелкнул затвором фотоаппарата, делая снимки одежды. Между прочим, на улице — плюс три со снегом и дождем. Что ж, он так и гулял по ночам налегке, в одной рубашке?
— Я его на спину положил, — отрапортовал доктор, — кол из грудины торчит сантиметров на тридцать, пробил ему грудную клетку почти насквозь.
Георгий Георгиевич сделал приглашающий жест, и я, оторвавшись от созерцания одежды, подошла поближе к секционному столу. И как только я взглянула на распростертое на столе тело, все рациональные соображения выскочили у меня из головы.
На секционном столе лежало чудовище из фильма ужасов. Бледное тело его — мужчины в расцвете сил — было очень красивым и пропорциональным (если абстрагироваться от торчавшего из груди кола), и тем страшнее смотрелись по контрасту с этим телом голова и кисти рук. Длинные спутанные волосы клубились, откинутые назад, обнажая бурое лицо со ссохшейся, изборожденной морщинами кожей; щеки, нос, уши и даже веки были покрыты отвратительного вида язвами, на висках, кроме того, бугрились рубцы. Слишком большие уши, все сплошь в трещинах и язвах, были будто изломаны в хрящах и слегка заострены; а может, так просто казалось из-за обилия на них кровавых холмиков треснувшей кожи. Можно было подумать, что на лице — грубо сработанная маска из высохшей коры дерева, но лопнувшие бугорки язв с засохшей на них кровью говорили о том, что все-таки это кожа. Так же безобразны были скрюченные пальцы на покрытых язвами руках.
Глаза трупа были приоткрыты, и я с ужасом увидела, что они словно налились кровью. Поймав мой взгляд, Георгий Георгиевич кивнул:
— Я тоже сначала подумал, что это — мелкоточечные кровоизлияния. Нет, просто белки глаз розовые.
— Почему? — прошептала я, не в силах отвести взгляда от чудовищного оскала трупа. За моей спиной охнул криминалист, и я с некоторым облегчением подумала, что не одна я такая впечатлительная. Оглянувшись на него, я увидела, что он, открыв рот, пожирает глазами покойника.
— Мария Сергеевна, писать-то будем? — будничным приглушенным голосом окликнул меня судмедэксперт, и я с трудом заставила себя повернуться к трупу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9