Интересно, работает ли он сейчас?
Я нащупал на «брюшке» робопса кнопку включения и нажал ее.
В ту же секунду послышалось знакомое тихое жужжание, «глаза»-индикаторы мигнули красными огоньками и после нескольких секунд загрузки функциональных программ исправно засветились желтым цветом.
Пес пошевелил всеми четырьмя конечностями, словно пробуждаясь от спячки, потом «уселся» на задние лапы и повертел головой, осматриваясь. Когда в его поле зрения попал я, он озадаченно «тявкнул». Все правильно, система идентификации не могла опознать меня как своего хозяина, потому что вместо маленького мальчика с короткой стрижкой теперь перед ней был двадцатипятилетний старик с длинными волосами, нездоровым цветом лица и густой бородой.
— Айбо, внимание, — сказал я. — Запомни: я — твой новый хозяин.
В глубине «зрачков» пса замигал огонек — аудио— и визуальная информация записывалась процессором в оперативную память.
Несмело, словно опасаясь, что пес может укусить меня, я протянул руку к Айбо и погладил его по голове.
Пес взвизгнул от радости, лег на брюхо и, забавно виляя своим псевдохвостом, подполз ко мне вплотную и потерся о мои ноги.
— Ну вот мы и опять вместе, малыш, — сказал я невольно дрогнувшим голосом. — Хороший песик, хороший!.. Идем, я накормлю тебя, а то ты, наверное, проголодался за столько лет!
Впрочем, даже этого от меня не требовалось. Я совсем забыл, что Айбо может заряжать свои аккумуляторы сам, без посторонней помощи. Он выбежал за мной в коридор, локализовал своими датчиками ближайшую электрическую розетку, выдвинул шарнирный хвост-токоприемник на нужную длину и подсоединился к электричеству. При этом он, не переставая, довольно урчал, как настоящая собака, которой дали аппетитную косточку.
С этого дня жить стало легче, жить стало веселее, как выражался когда-то с трибуны «отец народов».
Правда, Айбо не был оснащен синтезатором речи, как последующие поколения игрушечных роботов, но я не очень-то жалел об этом. Собака и не должна говорить. Она должна понимать своего хозяина и быть ему верной.
Айбо спасал меня от тоски и одиночества целых два месяца.
Бедный пес, он делал все, что было заложено в него функциональными программами, чтобы угодить мне. Но он и не подозревал, какая я скотина.
Иначе не объяснишь, почему я вначале умилялся каждому движению своего механического друга, ласкал его, учил выполнять новые команды, разговаривал с ним, но потом, как и в детстве, что-то случилось со мной опять, и я всё чаще стал ловить себя на том, что Айбо начинает надоедать мне, а потом и все больше раздражать. Мне стало не нравиться именно то, для чего пес был изначально предназначен. Он был слишком послушен, и от него нельзя было ожидать каких-нибудь шалостей, которые присущи настоящим щенкам. Он не путался под ногами, не грыз втихомолку обивку дивана и не способен был наделать лужу посреди ковра. Он не надоедал мне бестолковым лаем по ночам и не требовал кормить его в тот момент, когда я уже засыпал.
Я попытался разобраться в себе, чтобы понять, почему это происходит, и сделал неожиданный и безжалостный вывод, что дело во мне самом.
Просто я не умею любить по-настоящему, вот и все. Никого — ни людей, ни животных, ни роботов. Мне слишком быстро надоедают все, и Любляне повезло, что она не осталась в нашей стране из-за меня, а уехала вместе со своими родителями. Все равно ничего хорошего из нашего влечения друг к другу не вышло бы. Наверняка в конце концов мне надоела бы и она, и тогда я превратил бы ее жизнь в одну сплошную муку. Я бы возненавидел ее и изводил бы желчными придирками, а она, по своей душевной мягкости, терпела бы меня молча, с виновато-прощающей улыбкой, и только ночью позволяла бы дать волю слезам, уткнувшись в подушку, пока я сплю...
И тогда мне стало страшно, и я впервые в жизни сорвался в многодневный запой.
Трудно сказать, сколько именно он длился — три дня, неделю, месяц? — но однажды я с трудом пришел в себя и не смог выудить из своей памяти ничего, кроме каких-то бессвязных обрывков, не дающих представления о том, как я провел все это время.
В одном из таких фрагментов я сидел на кухне за столом, и передо мной стояла невесть откуда взявшаяся бутылка водки, то ли наполовину пустая, то ли наполовину полная, а за окном была кромешная тьма и вокруг было тихо (следовательно, дело было ночью), если не считать включенного на полную громкость телевизора в моей комнате да стука по трубам отопления, который доносился откуда-то снизу. Стол был залит какой-то мерзко пахнущей жидкостью, и на полу валялись осколки разбитой трехлитровой банки. В углу скулил, как живой, Айбо (неужели это я дал ему такую команду?), а дверь балкона была почему-то распахнута настежь, и из нее тянуло сырым ветром (следовательно, на улице шел дождь)...
Однажды я обнаружил себя лежащим в ванне, заполненной чуть теплой (видимо, давным-давно остывшей) водой, и на краю полки для туалетных принадлежностей светилась индикатором подключения к сети моя электробритва, и я представил себе, что было бы, если бы она рухнула в ванну, когда я был в беспамятстве, но мысль эта меня не ужаснула, а лишь наполнила досадой: лучше бы все кончилось именно так, в пьяном сне, чем мучиться от жуткой головной боли и сознания своей никчемности... И тогда я вылез из ванны, как был, голышом, дрожа от холода, и, завернувшись в полотенце, попытался заставить Айбо принести мне холодного пива, но из этого, конечно, ничего не вышло, и тогда я сам прошел на кухню и, нашарив в холодильнике очередную емкость пива (почему-то на этот раз она оказалась не бутылкой «Ярославского» или «Клинского», а банкой «Хейнекена»), жадно высосал ее, запрокинув голову, а снаружи опять было темно («Опять ночь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151