Поручик Басаргин, а именно так звали "энциклопедического джигита", очень бы удивился, если бы кто-нибудь сказал ему все это. Но точно так же в той, петербургской, жизни он безошибочно, с первого взгляда определял принадлежность человека к людям comme il faut или il ne faut pas, то есть благовоспитанным и неблаговоспитанным. И чужак, хотя и говорил по-французски, и кланялся непринужденно, но тут же бывал разоблачен и отторгнут Басаргиным как существо чуждое и смешное.
Теперь дошла очередь быть чуждым и смешным самому Басаргину в глазах молодой казачки. Он это и прочитал в ее взгляде, но понял по-другому. "Веселая, видно, девка, хохотушка", - решил он и хотел улыбнуться ей в ответ. Но, вспомнив что-то, послал ей только равнодушно-холодный взгляд.
- Федор, чаю бы с дороги? - сказал он своему слуге, малому неопределенного возраста и с таким же выражением лица.
- Сию минуту никак не возможно-с, Дмитрий Иванович, - послышалось из распахнутых дверей хаты, куда Федор заносил барские вещи. - Сначала надо поклажу в дом занести, да по местам уложить. А то хватишься, а чемодана и нет. Народ здесь, известно, какой! Хоть и бают, вроде, по-нашему, а относительно чужого добра - те же абреки, прости Господи. Из-под носа уведут... А вы: чай, чай! Глотнуть не успеете, кружку горячую упрут...
На самом деле Басаргину не хотелось чаю, он просто не знал, куда себя сейчас деть. Заминка какая-то с ним произошла. Встал вот посреди двора, мешая суетливому Федору и спешащим по хозяйственным делам казачкам, а самому вдруг стало так тягостно на душе, причем беспричинно. Это продолжалось всего только какое-то мгновенье.
- Все правильно, - сказал сам себе Басаргин. - Так оно и. должно быть. Скука среди суеты, и одиночество...
Надо было проведать лошадей, особенно своего любимца - гнедого с белыми чулками, настоящего кабардинца, купленного неделю назад за бешеные деньги. Но упорно не сбивавший цену черкес тогда сказал:
- Почему дорого? Что говоришь? Пробовал купить ветер? Пойди - попробуй! Я тебе не лошадь продаю, а ветер...
Такая лошадь ему и нужна была как воздух. Завтра на рассвете он в бурой черкеске, того самого цвета, который скрывает кровь от торжествующего врага, на гнедом с белыми чулками пониже колен, как раз под цвет бешмета всадника, выедет из станицы. Всякий встречный в этот ранний час сможет оценить его особую кабардинскую посадку. Ведь она тоже стоила ему денег. Целый месяц старый казак Наумка учил его всем тонкостям этой особой посадки, принимая, как должное, каждый раз на водку, пока, наконец, не крикнул сгоряча:
- Вот молодца! Настоящий джигит! Одолел мою науку! Как пить дать, одолел!
То ли Наумка хотел, чтоб ему еще добавили на водку, то ли просто не отошел от вчерашнего, но он явно поспешил с похвалой, а Басаргин решил, что курс наконец окончен. Наумка еще пытался что-то говорить, шмыгая красным носом, но Басаргин, вполне уже чувствовавший себя кабардинцем, слушать ничего не желал.
- Дрянь народец, - уже сквозь сон слышал Басаргин ворчание Федора, только и ждут, чего можно выманить. Думают, раз в Петербурге люди жили, у них всего - прорва. Не напасешься на них... Эта еще, кочерга станичная, ходит по двору, ругается, будто мы к ней в гости приехали... За сто верст киселя хлебать...
Снился на новом месте поручику Басаргину императорский смотр. Император был чем-то недоволен и ворчал подозрительно знакомым голосом, что народ у него вороватый и лукавый, много хочет, да мало делает. Его императорское величество искало кого-то глазами, приговаривая, что особенно дурно воспитаны людишки, которые проживали раньше в Петербурге, так называемые "столичные штучки". Поручик стоял в конном строю и боялся пошевелиться. И тут его хваленый кабардинец вдруг тронулся с места и, не обращая внимания на отчаянные попытки остановить его, порысил вдоль строя. Басаргин видел изумленные лица товарищей. Конь уверенно двигался к императору. Надо что-то сказать! Что-то придумать! Как-то оправдаться!
- Кто такой? Как звать? - спросил император, вперяя в него свой взгляд.
- Печорин, - неожиданно для себя соврал поручик и проснулся.
Во дворе было почему-то шумно. Слышался стук копыт выводимой со двора лошади и резкий голос хорунжего. Басаргин высунулся в раскрытое окно и спросил ближайшего верхового, что произошло.
- Абреки Терек перешли, - ответил тот почти равнодушно.
- Как перешли? Много? - изумился Басаргин.
- Да не-е-е, - протянул казак, - пятеро. Троих уже ссадили. А еще двое в лес ушли. Сейчас в цепь идем... Да не беспокойся, ваше благородие, поймаем, не уйти им.
Басаргин крикнул Федору, чтобы седлал кабардинца, а сам поспешно оделся.
На площади уже строились солдаты, а казаки уже выехали вперед. Хотя его рота осталась в станице, поручик присоединился к группе конных офицеров. По их лицам можно было прочесть, что большинство из них сегодня еще не ложилось.
- Господа, - говорил прапорщик Синицын, которому, видно, перед самой тревогой пришла масть, - надо было карты с собой взять. В седле бы доиграли.
- Бросьте прапорщик! - отвечали ему офицеры. - Когда грохочут пушки, карточные музы помалкивают в тряпочку!
- Какие пушки, господа? - возражал Синицын. - Два татарина, и столько шума! Прямо Бородино!
- А вы слышали, прапорщик, - включился в разговор капитан Павлищев, что у абреков есть карманные пушки? Размером не больше пистолета, и снаряд такой же, как пуля. Вроде моей трубки. Четыре татарина в камышах - вот тебе и батарея!
Офицеры рассмеялись, прочищая свои осипшие утренние глотки.
По весне лес в прибрежной полосе Терека заметно густеет. Пробиваться через него правильной цепью довольно сложно, поэтому роты скоро разделились на несколько параллельных отрядов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13