– Что ты тормозишь? Что ты тормозишь?! – выговаривала ему Алиска. – Вставить не за что? Можно подумать, они все там гении, Гете с крылышками!
– Ну, не Гете, конечно, даже не Шиллеры, только сам-то я кто? Бандитский Гомер?
– Не Гомер ты, а интеллигент вшивый! Чистоплюй!
– Да не в чистоплюйстве дело! Мне это просто поперек натуры. Все равно, как если кролика заставлять мясо есть. Даже раньше, когда по жизни полный облом получался, во всем только себя винил… ну там иногда погоду, правительство. А теперь – теперь я вообще всех люблю и, как митьки, никого не хочу победить…
– Не хочешь? Тогда победят тебя. Ты продолжай любить всех, а пять лимонов пусть достаются другим. Лови, кролик!
Алиса с усмешкой швырнула ему скользкий глянцевый журнал.
– «Эго», – громко прочитал Иван, – «журнал для тех, кто хочет жить красиво». И что?
– Поучись, засранец, как это делается.
Иван пролистал многоцветные страницы, добрался до раздела, озаглавленного «Культур-Мультур», и углубился в критическое обозрение. Начиналось оно так:

«Известный культуртрегер середины XX века по фамилии Розенберг говорил, что когда он слышит слово культура, он хватается за пистолет.
У нас – критиков – пистолетов нет… И при словосочетании «женская проза» нам хвататься не за что, разве что за собственные гениталии. Но и рады бы, может быть, схватиться, да как-то не возбуждает она, проза женская…
Абстрагироваться от факта существования женской литературы было бы так же нелепо, как не принимать во внимание наличие в воде и атмосфере болезнетворных бактерий. Ну да, как существуют в природе гангрена, сифилис и еще ряд пренеприятных явлений, так есть и феномен женской прозы – никуда от этого не денешься. Другой вопрос – как с нею сосуществовать? Принимать ее за литературу как таковую – или нет. Вопрос этот, кстати, и не нов – сколько в свое время шуму наделала одна только мадам Жорж Занд! Но тогда дискуссии о величине нравственного вреда, наносимого социальному сознанию, сводились к праву женщины носить штаны и курить в общественных местах. Теперь же вопросы, предлагаемые так называемой женской прозой, выходят за рамки формального равноправия, идут дальше – пропагандируют откровенную распущенность. Женщинам, научившимся шустро нажимать пальчиками на кнопки клавиатуры, уже нет необходимости биться за равные с мужчиной права. Курить, пить водку, носить штаны, ругаться нецензурной бранью они могут свободно, равно как и голосовать на выборах и размещать свои тексты в библиотеке Мошкова. Поэтому какая нужда защищать не нуждающееся в защите?
Попытки женской прозы утвердиться наравне с традиционной мужской по идейной содержательности своей носят характер привнесения в общественное сознание espece de maladie, своего рода вируса.
Я уже как-то писал о женщинах в СИ. И вот вновь прихожу к выводу, что любое присутствие женщины в библиотеке Мошкова дарит пример той или иной социальной аномалии. Это либо амнезия и недостаточность, как в случае с Асей Анистратенко, литературные потуги которой напоминают открывание и закрывание рыбой рта… Рот открывается и закрывается… Глаза выпучены, а ничего не слышно. Нет мыслей.
А вот в случае с разрекламированной некими иногородними поклонниками творчества Елены Стяжкиной ее повести «Паровозик из Ромашково» – болезнь иная. Слова из-под пера у этой дамы выходят достаточно слышные. И (вот уж прям по заявке еще одной знаменитой на СИ фемины – некоей Джэн) кстати было бы посмотреть на эти слова с позиции опубликованного недавно малого манифеста.
Друганы мадам Стяжкиной в своей рецензии писали о некоем небывалом блеске стиля…
И что мы находим? Претензию на что-то среднее между аббатом де Прево, ранним Львом Толстым и Айрис Мердок – от всех понемножку – этакая messalenia из потока сознания и дневниковых отрывков. Нового здесь ничего нет – открытия в форме изложения мадам Стяжкина никакого не сделала. Парадоксальное кольцо вроде «завтра было вчера» можно найти и у Франсуазы Саган. А вот что до нравственных подвигов, то извините – ценность изысканий госпожи Стяжкиной в представлении образа героини нашего времени сравнима разве что с ценностью проникновения бледной спирохеты в здоровый общественный организм. Вообще, общественная ценность вызывания сочувствия к откровенной нравственной распущенности, преподносимой под соусом ПОПЫТКИ ПРОВИНЦИАЛЬНОЙ БАРЫШНИ ЖИТЬ ПО МЕРКАМ СТОЛИЦЫ, представляется столь же сомнительной, как попытка легитимизировать в общественном сознании образ вора или наркомана, что с успехом и делается в нынешней поп-литературе. Вообще, подобные madame Стяжкиной и mademoiselle Джэн провинциалки за то и любят столицы, что там, мол, настоящая жизнь – там можно курить на улице и не быть одернутой за это отсталой дремучей бабулей. Свобода в их понимании – этакая правильная столичная житуха, полная освобожденность от рутинной морали и природой заложенной ответственности женщины… В понимании Стяжкиной и Джэн – мораль, понятие о необходимой компоненте женской сдержанности – так же мешают жить, как длинная юбка при входе и выходе из общественного транспорта. Этим духом и наполнено сочинение госпожи Стяжкиной.
Имеет ли такая литература право быть?
Вопрос столь же забавный, как и претензия уже помянутого мною возбудителя срамной болезни быть представленным в благородном зверинце наряду с жирафой и слоном на том лишь основании, что спирохета – тоже представитель живой материи.
Должна ли литература быть нравственной?
Обсуждать этот вопрос с дамами, желающими переехать в Питер из-за того, что там на улице можно курить, а на заседание кафедры ходить в штанах, полагаю, нет смысла…
Правда, зависть провинциальных барышень к столичным штучкам очень быстро перерастает в зависть к отъехавшим на ПМЖ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15