Но, зайдя в тупик, я сказал себе:
«Все же я должен сделать хоть какие-нибудь выводы. Неужели ничего нельзя сообразить и я впрямь дундук, как выразился только что Ратаевский? Эту задачу необходимо решить или приблизиться к ее решению.
Задачу! Правильное слово! Но что такое задача? Это когда дается несколько известных величин и требуется найти по ним неизвестную. Точно так же и здесь. С той лишь разницей, что тут отправляться надо от известных фактов, анализировать, суммировать их, и тогда, может быть, откроются неизвестные.
Теперь, какие факты я знаю про Бориса? Из бывших людей, скрывался или примазался, жаден, развращен, честолюбив, вор, наглец... Да вот еще — почему он подружился в то утро так быстро с Файзуллой?»
Я сидел, обняв колени, в своей прохладной свежевыбеленной монашеской келье в макбаре и продолжал думать:
«Быть может, они знали друг друга раньше? Но когда же? Ратаевский из Петрограда, был в армии, больше вряд ли где. А Файзулла — туркестанец, был в Японии или просто пошутил? Да нет, он, вероятно, и в самом деле немало поездил».
Потом мысль моя перескочила. Она уже работала сама, и целиком держать ее я не мог. Вот Борис хочет узнать про Юлю, а грек поручил Юле узнать про Бориса. Почему грек это сделал? Не знаю. Мысль совершенно не двигалась. Мы с Катей явственно слышали, как он говорил про это каким-то другим, властным голосом и уже с другим акцентом. И все это мы передали Паше — он был весь внимание. Но дальше что? Кто этот грек и как с ним связана Юля?
«Подожди, подожди, — говорил я себе, — не надо давать мыслям разбегаться. Кто этот грек, я не знаю, что-то двойственное во всяком случае, а вот про Юлю я кое-что теперь знаю. Она дочь бывшего белого деятеля или министра, устроилась в больнице. Она — из белых. Борис тоже. А у него друг Файзулла. Почему же в таком случае две группы: Юля и грек, с одной стороны, Борис и Файзулла — с другой, не ладят, шпионят друг за другом? Что разделяет их? Может быть, что-либо временное или случайное, потому что логически они должны быть заодно. И далее сколько неясных моментов. Почему Юля так допытывалась у Кати, знает ли та английский язык? Почему она так испугалась, когда узнала, что Борис шарил в ее туалетном столике? Кто этот загадочный погонщик с синими глазами, вызвавший у Юли такое волнение, что она хотела удержать мою руку во время съемки? И что это за белогвардейская банда, живущая своей темной жизнью и ворочающаяся, как громадный зверь в тугаях? Не связаны ли все эти элементы в какое-то одно целое?»
Но мог ли я ограничиться простой констатацией нескольких изолированных фактов, успокоиться на этом и сказать, что дальше — не мое дело. Налицо было белогвардейское окружение, люди, с которыми бился мой отец и в борьбе с которыми он отдал свою жизнь. Были две взаимно шпионящие, соперничающие белогвардейские группы. Линию раздела между ними я не мог уловить.
Но я должен найти ключ к этой задаче, сложить отдельные куски в картину. Но как? Этого я еще не знал. Пока же я остановился на том, что буду держать глаза и уши открытыми, чтобы собрать еще и еще данные для решения головоломки.

4
В лагере царила полная тишина. Было около одиннадцати часов утра, рабочие-узбеки мирно спали под навесами, лопаты их лежали в беспорядке около неглубокой, выкопанной ими траншеи.
Листер стоял у входа в свою палатку.
— А, Глеб, — приветливо сказал он. — Каким ветром вас принесло?
— Да вот сам не знаю, не сидится у себя.
— А ну, заходите.
Я зашел. Проходя мимо стола, я заметил, что на нем лежала табличка с проставленными против цифр буквами.
«Неужели шифрует? — подумал я. — И кому?»
Я ходил в окопы с шифровками от штаба. Наши мне объяснили суть шифрования — в замене букв условными цифрами — и показали табличку шифров. Все это было достаточно примитивно, но в тех условиях цели достигало.
Листер переложил бумаги на столе и как будто невзначай прикрыл таблицу. Это окончательно укрепило мою догадку. Он что-то скрывал.
— Итак, Глеб, выкладывайте, что у вас на душе, — обратился он ко мне.
Мне всегда было приятно и легко говорить с ним.
Конечно, я не имел ни малейшего намерения посвящать его в только что возникшую передо мной умственную задачу, да и неожиданное открытие, что он занимается секретным шифрованием, смутило меня.
Все же хотелось выяснить, что он знает про Бориса (может быть, не больше меня) и как он его понимает (несомненно, лучше меня).
— Вот, Эспер Константинович, — начал я, — у меня только что проездом в Фергану был Борис. Что вы про него думаете?
— Что я про него думаю? — недоуменно поднял брови Листер. — Чего тут думать? Он ясен, как медный пятак.
— Как это так, Эспер Константинович? А я вот не могу разобраться. Плохой он человек или только порочный?
— Видите ли, — Листер вынул портсигар и закурил, — вы совершенно невинно задали мне сразу два вопроса: что он и почему? Давайте лучше разделим их и будем отвечать по отдельности.
— Давайте, — согласился я.
— Что же, — продолжал Листер, — вы сами видели, он — существо без совести и без принципов, никогда не трудился и от труда бежит как от чумы. Вы видели это в поезде. Ищет максимального и немедленного наслаждения любой ценой, за счет кого угодно. Другими словами — он маленький, чувственный паразит.
Я промолчал.
— Ну, а почему он такой — вот тут ответ в десять раз сложнее. Когда мы говорим о человеке, что он дрянь или паразит, мы судим по его словам и поступкам — иначе говоря, по отдельным проявлениям характера нам виден весь облик. Это то, что у моряков называется силуэтом корабля; так по мачтам, трубам, орудийным башням определяют сам корабль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64