Ведь я имел в виду фотографирование не отъезжающих, а нашей работы. Сейчас мы будем клеймить и фотографировать все наши инструменты: лопаты, клинья — все абсолютно, что мы приносим на территорию раскопок.
Мне это показалось излишней формальностью.
— Зачем? — спросил я.
— Затем, — ответил он, — чтобы строго отграничивать то, что мы найдем, от того, чем мы ищем.
— Но это мы и так знаем, — все еще неясно понимая, в чем дело, сказал я.
— Предположим, — терпеливо продолжал Толмачев, — что пока вы, я, пятый, десятый, а лучше всего Эспер Константинович знает наши орудия. Но вот вдруг обвал и все наши орудия — надеюсь, не мы сами — проваливаются, раскопки приостанавливаются, потом возобновляются через год или через десять лет, и тогда скажите, какими силами новая археологическая экспедиция, найдя заржавевший кусок железа, сможет сказать, меч ли это Александра Македонского или лопата, например, Бориса Ратаевского, хотя я вас, — он повернулся к Борису, — что-то сегодня с лопатой не помню.
— Нет, я был, — пробормотал покрасневший Борис, — только дальше, с краю.
— А, если с краю, тогда все прекрасно.
— Ну, и что из этого вытекает? — спросил я.
Я чувствовал себя как на семинаре в руках опытного и умного профессора, которому настойчивый вопрос больше по душе, чем наиточнейший ответ.
— Последствия, мой дорогой, — отвечал Толмачев, — могут быть, как говорят, неисчислимые. Если это меч Александра Македонского, я имею в виду его солдат, значит, они знали железо, был железный век, выплавка чугуна, закалка и еще тысяча вещей. Мы получаем ключ к их хозяйству, к победе над персами и другими народами Востока. Если же это лопата не Александра Македонского, а моя или ваша, значит, железа в то время у греков не было, вооружение было другое, война другая, соотношение сил другое, история другая. В виде предостережения расскажу вам эпизод из истории археологии. Мы все любим Египет, и в какой-то мере все мы на изучении его воспитались и сложились. Мы знаем, что египтяне великолепно обрабатывали камень, изготовляли бронзу, производили фаянс и стекло. Но вот железа за ними не числилось. Однако нашлись археологи, которым обязательно хотелось, чтобы египтяне его знали и чтобы у Египта был железный век. В качестве доказательства они приводили два кусочка железа, найденные в одной из пирамид в Саккара. Спорить было трудно, пока не установили, что эти два кусочка железа были долотьями одной европейской археологической экспедиции, работавшей на раскопках этой пирамиды полустолетием раньше. Это как раз то, против чего я вас предостерегаю.
— Да, придется метить! — заявил Листер. — И заносить в дневник утрату каждого осколка металла.
— Это относится и к дереву, — продолжал Толмачев. — Будущий исследователь, который найдет среди раскопок современный дубовый черенок лопаты, может вообразить, будто он одного возраста с остальными предметами, и с пеной у рта начать доказывать, что здесь в то время был умеренный климат и рос дуб, тогда как на самом деле здесь был жаркий климат и росли финиковые пальмы. Теперь к делу! Что, у вас только один аппарат?
— Нет, у Глеба тоже есть.
Толмачев повернулся ко мне:
— Я слышал, вы живете в макбаре, господин ученый секретарь, хоть бы раз пригласили в гости. Я еще не видел макбары.
— Буду очень рад, — ответил я, краснея и боясь, что надо мной все смеются.
— Ну, тогда давайте так, — сказал Толмачев, — пусть Эспер Константинович займется фотографированием, а мы тем временем съездим к вам. Есть у вас какая-нибудь таратайка?
Рустам несмело толкнул меня в бок.
— Есть, Владимир Николаевич, — отозвался я.
— Но подождите, — сказал он. — У нас все-таки мало рабочих. Надо еще поднанять. Здесь есть поблизости?
— Тут невдалеке кишлак, — сказал я, — я знаю людей там, можно поговорить с ними.
Вдруг вмешался Борис:
— Да, да, я тоже там был. Но это отсталый народ, а есть русские, которые охотно будут работать.
— Это кто же? — спросил Толмачев.
— Да вот, Эспер Константинович знает, — Борис выразительно посмотрел на Листера, — толковый народ, один трех азиатов стоит.
— Это вы что, хотите меня уговорить, что кто-либо управляется с лопатой лучше узбека-крестьянина, да еще в три раза?
— Да нет, в самом деле очень здоровый народ. Поглядите сами.
— Ну и погляжу. А вы, Эспер Константинович, своим чередом подыщите еще десятка полтора узбеков.
— Владимир Николаевич, — ворвался в разговор я, — а кто этот Лишкин и почему он приезжал?
— Ах, Лишкин! — улыбнулся Толмачев. — Вы не глядите, что он такой невзрачный, он блестящий знаток своего дела. Мы вместе кончали археологический институт в 1883 году.
— Какое же это его дело? — спросил Листер.
— Древняя письменность и «реалиа», — ответил Толмачев, — вернее сказать, «материалиа». Он знаток бумаги, пергаментов, списков, столбцов, принадлежностей для письма, тушей, чернил и массы вещей, о которых редко кто думает. Там он орел.
Тем временем Рустам уже запряг лошадей, и мы совершили маленькую поездку в макбару, напились там чаю, обследовали окрестности и к четырем часам дня возвратились в лагерь.

4
По возвращении из макбары только Толмачев и Листер сели за план территории раскопок, как Борис ввел двух человек и представил их Толмачеву. Я перехватил взгляд Бориса — он сделал еле заметный знак Листеру.
— Вот, Владимир Николаевич, два новых землекопа, Петров и Осоргин.
— Здравствуйте, — обратился к ним Толмачев. — Откуда будете?
Те, сняв фуражки, прогудели осиплыми голосами:
— Тверские, батюшка.
— Далеко от Твери самой?
— Да нет, — ответил тот, кто был повыше ростом, — так, верст пятьдесят будет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64