— Это в какую же сторону, к Клину?
— Да, к Клину.
— Далеко от железной дороги?
— Никак нет, близко.
— Уезд-то какой?
Крестьянин затруднился, потом торопливо подхватил:
— Да Клинский, батюшка, Клинский, какой же еще?
— У сестры моей в Тверской губернии имение, вернее, было. Думал, вы из тех краев. Ну ладно, копать умеете?
— Ну как же не уметь? Ишшо бы, сызмальства по крестьянству.
— Не пьете?
— Ни-ни.
— Пожалуй, подойдут, — вставил Листер.
— Ну, как знаете, — заключил разговор Толмачев и повернулся к карте.
Борис и новые рабочие вышли. Они производили неубедительное впечатление. Были все основания думать, что это друзья Бориса и Листера из тугаев — офицеры, загримировавшиеся и подыгрывавшие под крестьян. Правда, они мычали что-то неясное о том, откуда они, и если бы Толмачев продолжал расспросы, они, несомненно, сбились бы. Я вышел поглядеть на них еще раз. У высокого было неприятное лицо с крупными чертами, большим ртом и щупающими, бегающими серыми глазами навыкате. Другой, ростом поменьше, был очень широк в плечах, вероятно, отличался большой физической силой. Оба были неопрятные и небритые.
— Глеб, — обратился ко мне Листер, — займитесь-ка с новыми рабочими. Пусть один пойдет точить те новые лопаты к завтрашнему дню, а вы с другим разбейте еще четыре квадрата с западной стороны.
Я наморщил лоб. Терпеть не могу эти запад и восток и совершенно не ориентируюсь в странах света. Листер, по-видимому, понял мое замешательство и показал мне план.
— Хорошо, — сказал я.
Я взял высокого неприятного с собой, фамилия его была Петров, коренастого же, Осоргина, отправил точить запасные лопаты.
Найдя опорный колышек, я велел своему помощнику закрепить тесьму, а сам пошел с рулеткой и связкой колышков дальше. Он должен был глядеть, в створе ли я ставлю следующий колышек, и подавать мне знаки. Когда колышек был установлен, я подозвал его жестом и передал ему связку колышков, чтобы он в дальнейшем носил ее. Чтобы связка не рассыпалась, я придерживал ее двумя руками, и он принял ее от меня тоже обеими руками.
На его левой руке не хватало двух пальцев.
У меня екнуло сердце. Хассан говорил, что у того негодяя, который мучил и грабил их, Погребняка, не хватало на одной руке, — но на какой: правой или левой? — двух пальцев. Неужели этот «Петров» и есть Погребняк? Как быть уверенным?
Мы кончили разметку квадратов. Я не мог говорить с ним, так как боялся, что взглядом, дрожью в руках или в голосе выдам себя.
Близилось время ужина, мы вновь сошлись у палатки. Мне пришла в голову мысль.
— Эспер Константинович, а почему бы не сфотографировать нас всех?
Он с любопытством посмотрел на меня. Что это за новое дело?
— Останется память. Давайте!
Что-то блеснуло в глазах Листера, что я не мог объяснить. Вероятно, преследуя свою цель, он пошел мне навстречу.
— Ну что ж, давайте!.. Владимир Николаевич! — окликнул он Толмачева, — разрешите вас увековечить, очень просим.
— Не возражаю, — отозвался из палатки голос Толмачева.
Мы все вышли, сбежались на зов рабочие, засуетились, зашумели.
— Ну, а вы чего же? — позвал я новичков.
Те явно неохотно подошли. Толмачева усадили в центре, мы вытянулись по бокам и сзади двумя рядами. Я стоял крайним в переднем ряду и чувствовал чье-то дыхание на своей шее. Я чуть-чуть повернулся и краем глаза увидел за своей спиной заросшее щетиной лицо нового рабочего, беспалого Петрова.
— Ну, не шевелитесь, — уже командовал Листер. — Сейчас вылетит птичка. Раз, два...
При звуке «три» я быстро мотнул голову в сторону, чтобы прятавшийся за мной Петров целиком вышел на снимке, без сожаления пожертвовав шансом запечатлеть себя.
Ночью я проявил негатив и убедился в том, что своим резким движением я действительно частично испортил снимок. На месте меня было мутное пятно, зато Петров вышел очень отчетливо.
Утром с восходом солнца и еще до общего подъема я отпечатал несколько снимков и обрезал тот край, где находились я и Петров. Затем я вывесил снимок у штаба.
После завтрака все столпились около палатки, рассматривая и комментируя общий снимок. Если Листер заметил, что я обрезал отпечатки, и ничего не сказал, это было мне на руку. Но какая игра была у него?
Пройдя по толпе, я задел рукой Рустама и поманил его движением глаз за собой. Когда мы оказались одни, я передал Рустаму один из полных отпечатков и сказал ему, чтоб тотчас же ехал в кишлак и показал его Хассану. Рустам бережно завернул снимок в платок, спрятал под халатом на груди, запряг лошадь, разбудил еще спавшую Лейлу и, попрощавшись со мной, уехал.

5
На следующий день мы снова все вышли к раскопу.
Первое время я в глубине души ждал, что лопаты ударят о что-либо твердое и на свет появится колонна здания, или невиданная статуя, или по крайней мере монета, но к обеденному перерыву наивный пыл прошел и на смену ему пришло некоторое разочарование, усталость и раздражение.
За столом Толмачев и Листер обменялись какой-то шуткой по моему адресу. Затем Толмачев сказал, обращаясь ко мне:
— Не торопитесь, Глеб. Настройте себя так, что хотя у нас и есть то, что называется точным предположением, где искать, мы можем ничего не найти ни в этом году, ни в следующем и, может быть, совсем ничего не найдем.
— Как — совсем? — ужаснулся я.
— Очень просто. Семя так глубоко посеяно, что срок его всхода две тысячи сто пятьдесят лет, а вы бросите копать, когда пройдет всего лишь две тысячи сто сорок девять.
Я молчал.
— Ну ладно, шутки в сторону, тут на верный месяц работы лопатами без малейшей надежды найти что-либо, пока мы не углубимся по крайней мере на четыре сажени.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64