Прямо глядя в лицо Реттгеру, он медленно сказал:
— Вот что, полковник! Если вы намереваетесь добиваться своего с помощью подобных трюков, напрасно стараетесь! — Продолжая говорить по-немецки, Рынин обернулся к Борщенко: — А содействие таких вот черных изменников ничего, кроме омерзения, не вызывает! Слушайте вы, гнусный предатель…
Реттгер раздраженно перебил:
— Что вы распинаетесь в пустоту, Рынин? Адресуйтесь к нему по-своему. Вам-то уж следовало знать, что кроме русских слов, он других не знает.
Все еще бледный, Борщенко, силясь овладеть собой, повернулся к Рынину:
— Борис Андреевич, я могу говорить только по-русски… Я еще раз повторяю: вам надо дать согласие на работу. В этом очень заинтересованы все мы.
— Что он говорит? — спросил Реттгер Шакуна.
— Он, господин штандартенфюрер, просит его работать у вас, говорит, что здесь это для всех поголовно очень интересно.
— Тьфу, дурак! — рассердился Реттгер и стал ждать, что будет дальше.
Рынин посмотрел на Борщенко, медленно подошел к креслу и сел, прикрыв рукою глаза.
Реттгер пристально наблюдал. Он заметил, что в настроении Рынина неожиданно что-то переломилось. Кажется, на него действительно подействовали слова Брагина.
В настроении Рынина и на самом деле произошла перемена. Закрыв ладонью глаза, он думал. Думал, анализируя. Думал так, как привык думать, проверяя связи и явления. Почему Борщенко скрывает свое отличное знание немецкого языка? Оно же только способствовало бы карьере предателя. А он скрывает и просит не выдавать его в этом («Я могу говорить только по-русски»)… Догадка, что Борщенко только играет роль перебежчика, вдруг, как молния, озарила сознание Рынина… Но тогда в словах «вам надо», которые Борщенко дважды подчеркнул, скрыт особый смысл. Значит, кто-то («все мы») предлагает ему дать согласие на работу… Кто и для чего?…
Мысли Рынина оборвал Реттгер:
— Так что же, доктор Рынин? Значит, вы отказываетесь, категорически и раз навсегда? Или вы еще подумаете?
Рынин поднял голову и с нескрываемой ненавистью посмотрел на Реттгера.
— Я еще подумаю, — сказал он глухо.
— Ну, вот и хорошо…
Реттгер повернулся к Борщенко:
— Можешь идти, Брагин, и далеко не отлучайся. Ты мне будешь еще нужен.
Оправившийся Борщенко стоял прямо, вытянув руки по швам.
— Переведи ему, обалдуй, что я сказал! И убирайся. Да помоги ему устроиться!
Шакун схватил Борщенко за руку и потащил к двери.
— Пойдем, Павел! Я тебе сейчас буду помогать!…
Глядя им вслед, Реттгер думал: «А этот Брагин кое-чего стоит… Его надо держать около себя, пока нужен Рынин…»
4
К восьми вечера Борщенко явился к майору Клюгхейтеру. Охранник провел его через вестибюль и, предварительно постучав, впустил в кабинет майора.
Клюгхейтер сидел в кресле с книгой в руке.
— Проходите, Борщенко, и садитесь! — приказал он.
Борщенко насторожился: «Почему Борщенко? Почему на вы?…»
Он прошел к круглому столику и сел в кресло.
Майор отложил книгу.
— Прежде всего, — начал он, — я хочу установить, как разговаривать с вами: как с нашим агентом Брагиным или как с пленным помощником капитана Борщенко?
— Не знаю, господин майор. Вы приказали мне явиться, вы и устанавливайте сами, как со мной разговаривать.
— Тогда вот что, Борщенко, — жестко сказал Клюгхейтер. — Играть роль Брагина у меня бессмысленно. Говорите, не теряя времени, что поручили передать мне ваши соотечественники?
Пораженный осведомленностью и проницательностью майора, Борщенко несколько минут молчал, собираясь с мыслями. Затем, отбросив придуманные ранее подходы, решительно сказал:
— Мне поручено просить вашего содействия предполагаемому побегу заключенных!
Клюгхейтер посмотрел на Борщенко с нескрываемым удивлением.
— Да вы что, в своем уме? Говорить о побеге отсюда, с острова? И говорить со мной — помощником начальника лагеря? Вы, Борщенко, затеяли слишком опасную игру! Я прикажу сейчас надеть на вас наручники и, вместе с вашим зубастым и глупым приятелем, передам полковнику.
Борщенко побледнел и встал. «Провалили товарищи! А еще комитетчики! На кого понадеялись — на немца! Он враг и врагом останется!… Короткой оказалась моя дипломатическая миссия…»
— Вот что, господин майор, — медленно заговорил Борщенко. — Прежде чем меня уведут отсюда, хочу сказать вам в защиту чести советского моряка, что я действительно не Брагин и что грязный предатель Шакун не мой сообщник. Он подлинный соратник кровавого негодяя Брагина и принял меня за него всерьез. Дать вам эту справку по-моряцки прямо — важно для меня лично… А теперь моя совесть чиста!…
— Вот так-то лучше, Борщенко, — спокойно сказал Клюгхейтер. — Теперь все на своих местах. Что вы не Брагин, мне было ясно еще у полковника. Но я тогда пожалел вас. Уж больно были вы неискушенны в таких делах. Но ваших отношений с Шакуном я не понимал. И ваша справка об этом важна не только для вас, но и для меня. Сядьте!… Я готов разговаривать с вами дальше.
Борщенко стоял бледный, со сжатыми губами.
— Сядьте, говорю вам! — резко приказал Клюгхейтер.
Борщенко сел.
— Я предполагал, Борщенко, что просьбы ваших соотечественников связаны с тяжелым режимом их подземной работы и с такой же нелегкой жизнью… И я думал в чем-то негласно помочь им… Негласно и немного. На многое у меня нет возможностей. Но затея ваших товарищей о побеге не просто фантастика, а прелюдия к кровавой расправе над ними. Надо предотвратить это ненужное кровопролитие! Я жалею всех вас как солдат, который никогда не был согласен с бессмысленными жестокостями.
— Нам не нужна ваша жалость, ваша грошовая негласная филантропия!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92