Который час? Восемь. Вставай, повелитель. Только восемь? Ты шутишь. Я уже с семи не сплю. А я всю ночь не спал. Выходил. Снова ложился. Сам виноват. Я же все время твердила тебе — спи. Я не мог. Слишком ты хороша и непонятна. Ты дышала так тихо, я боялся, что ты исчезнешь. Я есть хочу. Хочешь есть? В раю-то? Вот послушай. Сейчас услышишь, как у меня урчит в животе. Какой у тебя суровый вид. Какой величественный. И ты уже одета. Конечно. Можно так выйти на улицу? Или видно, что я только что выскочила из постели? Недостаточно долго в ней пробыла. Не смей. Одно я должна сказать тебе про себя: я настоящая сука, пока не выпью кофе. В жизни этому не поверю. Все равно ты мне и такая нравишься. Я чувствую запах кофе, даже когда включен кондиционер. Поди ко мне на минутку, и я куплю тебе миллион чашек кофе. Нет, Джерри, Ну же. Вставай. На полминутки — за полмиллиона чашек. Нет, подожди. Встань вон там у окна: мне снится удивительный сон, будто я занимаюсь любовью с твоей тенью, но ты стоишь там, куда мне не дотянуться… я, конечно, ужасный извращенец. Ты — обалденная. Ох, Джерри. Не спеши. Слишком ты меня любишь. Я стараюсь сдерживаться, а ты — никогда. Я знаю. Это нечестно. Я боюсь смерти, но не боюсь тебя, поэтому я хочу, чтобы ты убила меня. Ну, не смешно ли, что ты не боишься меня? Смешно! А все остальные вроде боятся.
Ричард держал карандаш над блокнотом — на каждом листике голубой бумаги стояло крупными буквами: “Кэннонпортский винный магазин” и крошечное изображение его фасада.— Давайте зафиксируем некоторые факты. В каком отеле ты останавливался с нею в Вашингтоне?В том отеле Джерри лежал с Салли, боясь услышать стук в дверь и обнаружить за ней Ричарда; теперь стук раздался, и у Джерри не было ни малейшего желания впускать Ричарда в ту памятную комнату. Он сказал:— Не вижу, какое это имеет значение.— Не хочешь мне говорить. Прекрасно. Салли, в каком отеле? — И даже не дав ей времени ответить, спросил:— Руфь?— Понятия не имею. Зачем тебе это нужно?— Мне нужно знать, потому что все это распроклятое лето я был вонючим посмешищем. Я как-то сидел тут и вспоминал — все лето что-то было не так: всем сразу становилось весело, стоило мне появиться. Помню — очень меня тогда это задело — подошел я у Хорнунгов к Джейнет и Линде, они шептались о чем-то, а как увидели меня, даже побелели. “Что происходит?” — спросил я, и лица у них стали такие, точно я навонял при них, да еще с трубным звуком.— Ричард, — прервал его Джерри. — Я должен тебе кое-что сказать. Ты никогда мне не нравился…— А ты всегда мне нравился, Джерри.— …но моя связь с Салли привела к тому — ты уж меня извини, — что и ты полюбилея мне. И не пей ты, пожалуйста, эту гадость, это дерьмовое виски или что это там у тебя.— Рецина. Ваше здоровье. L’Chaim! Saluti! Prosit! Ваше здоровье! (идиш, итал., нем.)

Джерри разрешил налить себе еще вина и спросил:— Ричард, где ты выучил все эти языки?— Ist wunderbar, nichts? Чудесно, не правда ли? (нем.)

— Может, вам, мужчинам, и весело, но для нас, остальных, это мука, — сказала Салли. Она сидела все так же, застыв, как мадонна; Теодора на коленях у нее клевала носом, словно загипнотизированная.— Уложи это отродье в постель, — сказал Ричард.— Нет. Если я уйду из комнаты, вы сразу начнете говорить обо мне. Начнете говорить о моей душе.— Скажи мне название отеля. — Ричард произнес это, ни к кому не обращаясь. Никто ему не ответил.— Что ж, о'кей. Хотите вести жесткую игру. Очень хорошо. Очень хорошо. Я тоже могу вести жесткую игру. Мой папа был человек жесткий, и я могу быть жестким.Джерри сказал:— А почему бы и нет? Ты ведь мне ничем не обязан.— Черт подери, Джерри, а ты заговорил на моем языке. Skol. На здоровье (швед.)

— Пьем до дна. Chin-chin. На здоровье (итал.)

— Проклятый мерзавец, не могу на тебя сердиться. Пытаюсь рассердиться, а ты не даешь.— Он просто ужасен, когда вот так дурака валяет, — сказала Руфь.— В чем же будет заключаться твоя жесткая игра? — спросил Джерри.Ричард принялся что-то чертить в блокноте.— Ну, я могу отказать Салли в разводе. А это значит, что она не сможет выйти замуж за другого.Салли села еще прямее, губы ее растянулись в тоненькую линию, слегка обнажив зубы; Джерри увидел, что она не только не стремится уйти от объяснений, а наоборот: рада сразиться с Ричардом.— Да, — резко сказала она, — и у твоих детей не будет отца. Зачем же вредить собственным детям?— А с чего ты взяла, что я отдам тебе детей?— Я же, черт побери, прекрасно знаю, что тебе они не нужны. Ты никогда их не хотел. Мы завели их, потому что наши психоаналитики сочли, что это полезно для здоровья.Они в таком темпе обменивались репликами, что Джерри понял: они уже не раз сражались на этой почве.Ричард улыбался и продолжал что-то чертить в блокноте. Джерри подумал, интересно, каково это видеть одним глазом. Он закрыл глаз и окинул взглядом комнату — стулья, женщины, бокалы сразу лишились одного измерения. Все стало плоским, невыразительным — таков мир, вдруг понял он, если смотреть на него глазами безбожника, ибо присутствие Бога придает каждой вещи объемность и значение. Это было страшно. Ему всегда был ненавистен вид Ричарда — эта задумчиво склоненная голова, елейно-нерешительный рот, нелепо-безжизненный глаз. Может… не потому ли, что, глядя на его лицо, он представлял себе, каково было бы ему жить без глаза? Он открыл глаз, и все окружающее, завибрировав, вновь стало объемным, а Ричард поднял голову и сказал Салли:— Ты права. Мой юрист, во всяком случае, отговорил бы меня от этого. Давайте рассуждать здраво. Давайте рассуждать здраво, ребята.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95