Он пожал плечами. Он был собой недоволен.
– Это особый язык: одно и то же может выражаться через прямо противоположные понятия.
– Если я понимала его именно так – тогда как он понимал меня?
– По-моему, вы напрашиваетесь на комплимент.
– Вовсе нет, ни на что я не напрашиваюсь! Я жду не комплиментов, а правды. Я жду помощи. Я до смешного несчастлива, и мне нужно знать почему, и у меня не складывается впечатление, что вы помогаете мне найти ответ. Мне кажется, что мы с вами говорим вроде бы об одном, но друг друга не разумеем.
– Вы не могли бы развить эту мысль?
– Вы правда хотите?
Он неподвижно застыл в кресле, словно окаменел (она постаралась это впечатление игнорировать) от страха.
– Ну что ж… – Она снова перевела взгляд на защелку на своей сумочке – безмолвный фокус в поле ее зрения, который, словно домкрат, помогал ей подняться. – Когда я начала ходить к вам, я, неизвестно почему, вбила себе в голову, что приблизительно к этому времени между нами что-то произойдет, что я так или иначе, абсолютно не теряя головы и ничем не рискуя… увлекусь вами. – Она подняла глаза в надежде увидеть поддержку, но не увидела ее. Она стала говорить дальше голосом, который, хоть кондиционер и стих, ей самой казался каким-то резким и грубым. – К сожалению, ничего подобного не произошло. Даже хуже – скажу как есть, ведь Гарольд просто выбрасывает деньги на ветер, если я не могу быть с вами до конца откровенной, – я чувствую, что случилось прямо противоположное. Меня не оставляет ощущение, что вы сами влюбились в меня! – Теперь она говорила, словно боялась не успеть. – И оттого я испытываю к вам нежность, и хочу вас защитить, и делаю вид, что я вас не отвергаю, – из-за этого все идет не так, как должно. Вы ставите меня в положение, при котором женщина не может быть ни откровенной, ни слабой, ни вообще самой собой. Вы заставляете меня искать обходные пути, стыдиться того, что я чувствую к Полу, просто потому, что вам это неприятно. Ну вот… Сегодня ни вы, ни я еще ни разу не назвали его по имени. Вы ревнуете. Мне вас жаль. Ведь я, как бы то ни было, через минуту-другую – я заметила, как вы посмотрели на часы, – могу выйти на улицу, побаловать себя, скажем, кусочком творожного торта в кондитерской, потом сесть в машину, влиться в общий поток, выехать на мост… как бы то ни было, я любила и была любима, и не важно, что причины, которые вызвали к жизни эту любовь, по вашей версии, смешны и нелепы. Но вот вы… не могу представить, что вы бываете где-то кроме вот этой комнаты, что вы можете напиться, лечь с кем-нибудь в постель, что у вас возникает потребность принять ванну, – не могу, и все тут! Простите. – Она ожидала, что после такого взрыва уж точно расплачется, но нет: она просто во все глаза смотрела на мужчину напротив, зато его глаза – виной, наверно, был водянистый свет от окна – казались страдальчески напряженными.
Он лениво шевельнулся в кресле и положил обе ладони плашмя на стекло письменного стола.
– Одна из ваших поразительных особенностей – настоятельная потребность оберегать мужчин.
– Но с ним все было не так! То есть я знала, что даю ему что-то, в чем он нуждается, но я сама чувствовала, что у меня есть защита. С ним у меня было ощущение, будто я в центре круга.
– Да. – Он взглянул на часы, и ноздри его расширились – он приготовился глубоко вздохнуть. – Что ж.
Он встал и озабоченно сдвинул брови. Несколько растерявшись, она на долю секунды замешкалась.
– До следующего четверга? – спросил он.
– Вы совершенно правы, – сказала она, обернувшись в дверях, чтобы улыбнуться ему на прощание – по-сельски открытой улыбкой с чуть печальным оттенком. Белизна улыбки, отметил он взглядом художника-оформителя, прекрасно сочеталась с ее волосами, костюмом и белым цветом ее сумочки и туфель. – Я и точно неврастеничка.
Она закрыла за собой дверь. Вздох, который просился наружу, пока она была еще в комнате, словно был отложен до момента, когда она ее покинет. Он был на пути к победе, дело сдвинулось – но как лее он устал! Наконец один, он бесшумным, каким-то бесплотным движением, словно сплюснутый до полушария пузырь, стремящийся вернуться в привычную форму, погрузился в невозмутимо спокойную поверхность своего кресла.

1 2 3 4