Другой посетитель, менее решительный, который, видимо, уже поразмышлял над тем, чего ради эта цыпочка так упорно здесь околачивается, начал было ей подмигивать левым глазом; две смазливые девчонки, сидевшие на вертящихся табуретах перед стойкой бара, повернулись в сторону Одили и уставились на ее голубое платьице, почти всегда обеспечивающее излишний успех его владелице. Глаза Одили, тоже голубые, но с металлическим отливом, смотрели прямо перед собой, взгляд ее был жестким, как щит. Надоели ей уже все эти парни, осточертело ей ради Луи сидеть здесь за кружкой желтоватого пива с остатками пены по краям. Ну что за дрянная должность — все еще числиться той, другой! Если парень пропустил свидание или нахально удрал, потому что девушка на десять минут опоздала, то ему дают отставку! Мужчине не преуспеть в любви без пунктуальности, терпения, траты драгоценного времени. Одарить куда проще! Но ведь брошка или колье свидетельствуют лишь о содержимом бумажника, а отнюдь не о пылкости чувств. Даже когда девушка считает, что все это вполне естественно, она отлично знает, что самое драгоценное, чем ее; одаривают, — время…И однако! Свежеотлакированным ноготком Одиль теребит родинку на подбородке… И однако, вы все пересматриваете, вы полностью изменяете своим принципам, если вместо юноши вам достался женатый мужчина, да еще к тому же отец семейства. Ибо тогда все бывает совсем по-другому. Временем своего мужа располагает за натуральную ренту его жена, она вроде арендаторши, не так ли? И в те минуты, которые удается урвать, биение сердца так зависит от ударов стенных часов. Надо выкроить эти минуты, надо сделать их упоительными, надо принять как должное то, что близкий человек очень редко бывает с вами, чаще — без вас, что по поводу ваших забот его уста хранят молчание, но всегда готовы целовать вас, — нет, все совсем не просто. Такую женщину, пожалуй, можно считать примерной, хоть с этим не согласятся суровые блюстители нравов, которые не способны осознать, что значит быть безмерно преданной мужчине, которого — увы! — приходится делить. После Лии Иаков должен был томиться семь лет, пока он добился Рахили, так утверждает Ветхий завет. Но это же можно толковать иначе: Рахиль терпела целых семь лет, пока не добилась Иакова. Что же касается долгого ожидания и чуткости, то едва ли Алина уделила Луи хотя бы десятую долю того, что дала ему она, Одиль, разве не так? Из пяти лет не меньше трех ушло на ожидание и беспрестанное посматривание на часы — в кафе, в гостиницах, в магазинах в музеях, в метро, на улице; бесконечное ожидание то там то здесь этого человека, который, боясь, что его могут застигнуть на месте преступления, редко проводил ночь у Одили и даже сейчас придавал какой-то романтический налет этой долгой игре в прятки и получал от нее письма на адрес своей матери. То, что творилось там, напротив в суде, произошло с большим опозданием. Одиль уже не могла больше оставаться за бортом его жизни, так же как Луи не мог больше оставаться двоеженцем. Ему уже давно пора было обрести свободу, решительно сбросить с себя семейные узы одним движением плеча, как он умел сбрасывать подтяжки, прежде чем кинуться к дивану— Ну вот, все кончено. Теперь судебным крючкал остается завершить свое дело.Неожиданно он оказался у нее за спиной. Одиль н заметила, как Луи перешел улицу. Он обнял ее за плечи чмокнул за ухом, прошептав:— Видишь, вон она там, напротив, в красной кофточке, между матерью и сестрами?— Как? Это она? — взволнованно воскликнула Одиль, вскочив со стула.Чтобы лучше видеть. Чтобы тверже поверить в то, что увидела. Может, и для того, чтобы ее, Одиль, тоже лучше смогли рассмотреть. До сих пор она не видела Алину. Ей ни разу не удалось обнаружить ее фотографию в бумажнике, откуда Луи всегда с готовностью вынимал фотографии своих детей. Поистине великий день! Великое новшество! Теперь тебе ничто не мешает показаться с ним, поддержать этот вызов через окно. Это о многом говорит в сложившейся ситуации. Там, за окном, льет дождь, каgли стекают с кончиков спиц всех шести зонтиков, тесно сплоченных общим негодованием, похожих на черные Купола. Там, нацелившись взглядом на кафе, Алина, наверно, тоже воскликнула, но совсем другим тоном: «Это она!» Там Алина, наверно, обрекает Одиль на вечное презрение брошенных замужних женщин, которые, брызжа слюной, сутяжничают всю жизнь, добиваясь того, что им причитается, и настаивая на своих правах… Но Одиль уже пожалела о своем внезапном порыве и скользнула за спину Луи, чтобы быть менее заметной, чтобы не выглядеть вызывающе. К чему эта дерзость, когда чувствуешь жалость? Так вот над кем она одержала победу! Вот, значит, от кого Луи так долго не мог освободиться, скованный брачным свидетельством и четырьмя детскими метриками? Пусть его удерживало чувство долга, это лишь подчеркивало подлинную борьбу, более трудную, чем распри двух соперниц, — борьбу мужчины с угрызениями совести. Одиль уже не могла питать неприязнь к этой саранче — одному богу известно, как долго надо поститься, чтобы соблазниться такой.— Сколько же ей лет? — спросила Одиль, не подумав.— Мы ровесники! — ответил Луи.Его совсем не смутил этот вопрос, а может, он притворился, что не смущен, бросил на стол монету для официанта и сказал:— Сейчас этому трудно поверить, но в двадцать лет она была очень хороша. А потом — четверо детей, три операции, ничего удивительного…И все же Одили показалась необычной смягченная жесткость в тоне Луи, когда он это сказал. Но он, не дожидаясь сдачи, уже повел ее к двери, поддерживая под локоть и молодецки поглядывая на юнцов с сальными глазками, сидевших в кафе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89