неужели он опять вспомнит о гнилой интеллигенции?
— Из нашего класса только мы с тобой вынырнули в Москве, — сказал он, очень широко улыбаясь и призывая меня к взаимной гордости.
Когда человека слишком давно не видел, почему-то обращаешь внимание на его зубы, словно пытаешься выяснить — то ли жизнь обломала ему зубы, то ли он ей. Он сохранил свои прекрасные зубы, их как будто даже стало больше.
— Да, — согласился я, — а кем ты работаешь?
— Я директор ресторана… — с удовольствием назвал он его, — слыхал?
— Кто же не слыхал, — ответил я, хотя слыхом не слыхал об этом ресторане.
— А что ты троллейбуса ждешь, — с иронической улыбкой спросил он у меня, — чтобы быть поближе к народу?
Подбирается к гнилой интеллигенции, оторванной от народа, подумал я.
— У меня нет машины, — сказал я и поспешно добавил, чтобы избежать кривотолков, — не люблю технику.
Он насмешливо кивнул головой и вдруг вспыхнул:
— Как здорово, что мы встретились! Я давно мечтаю украсить стены моего ресторана аферизмами и стишками, короткими, но смешными. Сочини! Я тебе хорошо заплачу, если понравятся!
— Какими аферизмами? — спросил я, делая вид, что заинтересовался его предложением.
— Вроде таких, — сказал он, сосредоточиваясь: — «Куй железо, не отходя от кассы» или «Если ты такой умный, почему у тебя нет денег?». Но только не эти, а новые.
— А такой аферизм подойдет? — спросил я у него: — «Если у тебя есть деньги, зачем тебе ум?».
— Нет, — сказал он, чуть подумав, — среди моих клиентов немало богатых людей. Могут обидеться.
Я приступил к штурму стен его ресторана.
— А такой аферизм подойдет? — спросил я. — «Чем меньше птица, тем красивей она поет».
— Точно! — воскликнул он радостно. — Например, дрозд! Как пели дрозды в Абхазии!
Дуновение ностальгии на миг соединило нас, и этот миг был прекрасным. Но, подумав, он вдруг нахмурился.
— К сожалению, не подойдет, — сказал он.
— Почему? — спросил я, и в самом деле удивляясь.
— Понимаешь, — вразумительно сказал он, — среди моих клиентов бывают большие люди. Они подумают, что это намек на то, что они большие птицы и поют, как страусы. Это им будет обидно! Представляешь, как безобразно поют страусы!
Казалось, он покинул страусиную страну, не выдержав их пения.
— Сколько лет ты в Москве? — спросил я, как выяснилось, на свою голову.
— Пятнадцать, — сказал он с удовольствием, видимо, считая, что точно уложился со своими планами в эти годы. — А ты?
— Сорок, — ответил я несколько уныло, потому что был не уверен, уложился ли я со своими планами в эти годы.
— За сорок лет, — сказал он сокрушенно, давая знать, что стаж далеко не всегда все решает, — можно было научиться надевать носки под цвет брюк.
Я обрадовался, что дело только в таком микроскопическом несоответствии. И как он это успел заметить! Я же не в шортах!
— У тебя в «мерседесе» случайно не завалялись черные носки? — спросил я с непосредственностью идиота. — Я бы заменил свои.
Он не обиделся за свой «мерседес», а только иронически взглянул на меня. Так, вероятно, капитан крейсера взглянул бы на рыбака, спросившего его на пирсе: братишка, нет ли у вас на крейсере завалящего весла.
— Ты все шутишь, — вздохнул он, — хотя однажды в школе чуть не дошутился с учительницей грузинского… До сих пор не пойму, как она тебя простила.
— А такой аферизм подойдет? — ринулся я в новую атаку: — «Хороший аппетит в молодости — праздник молодости. Хороший аппетит в старости — праздник маразма».
— Ты что, разорить меня хочешь? — тихо спросил он. — А еще земляк, одноклассник.
— А что? — спросил я.
— Как что! — повысил он голос. — Среди моих клиентов немало старых коммерсантов. Они приходят хорошо покушать, в меру выпить. А ты — праздник маразма! Последнюю радость у людей отнимаешь! Учти, им даже молодые бляндинки не нужны!
— Обязательно учту! — заверил я его.
Он хорошо говорил по-русски, но последние его слова прозвучали с рыдающим акцентом. От волнения, что ли?
Впрочем, я признал его правоту. Такой аферизм в самом деле неуместен в ресторане.
— После того, как я украшу твой ресторан, — сказал я с крохоборской озабоченностью, — я этот аферизм продам молодежному кафе.
— И в молодежном кафе нельзя! — твердо возразил он, словно уже был назначен надзирать за аферизмами всех питейных заведений.
— Почему? — взревел я, впадая в истерику от цензуры.
— Нельзя молодежь и стариков сталкивать лбами, — пояснил он со знакомой интонацией советских редакторов, — тем более перед тарелкой. Учти, что идея моя!
— Какая идея? — удивился я.
— Идея писать аферизмы на стенах ресторана. Мы заключим с тобой договор, что ты не будешь давать аферизмы в другие рестораны.
— Ну хотя бы аферизмы, которые не подходят тебе, я могу продавать в другие рестораны? — взмолился я.
— Нет, — сказал он жестко, но потом добавил: — Я их буду покупать и прятать. Но в книгах можешь использовать. Все, кроме тех, что будут на стенах моего ресторана. Учти, я хитрый.
Это прозвучало так: может, общего образования мне не хватает, но специальное образование у меня на высоте.
— А такой аферизм подойдет? — спросил я скромно. — «Добрых людей больше, чем злых, но злые влиятельней».
— Ты что, с ума сошел! — ответил он. — Среди моих клиентов полно влиятельных людей.
— А такой аферизм подойдет? — не унимался я: — «Женщины любят цветы, потому что цветы поддерживают идеологию внешности».
— Что-то в нем есть, — сказал он и не без сожаления добавил: — Но не подходит. К нашему ресторану прикреплена специальная цветочница. Мои клиенты дарят своим подругам цветы. Этот аферизм будет их смущать.
1 2 3 4