Но зрелище получалось не интересным, потому что Генка досрочно слопал все батоны и запросил сдобную булку в качестве премии, которую тут же съел, оросив ее остатками лимонада из той же бутылки.Несмотря на свою нелюбовь к земляку (земляк ему отвечал тем же), Сергей, подчиняясь чувству землячества, каждый раз при встрече вынужден был сказать несколько теплых, объединяющих слов. И не только объединяющих, но даже как бы возвышающих обоих над московской жизнью.— Представляешь, сентябрь называется, — сказал Сергей, передергиваясь не столько от озноба, сколько от пошлости этого неодолимого ритуала, — а у нас еще вовсю купаются…— Что ты, — мрачно потеплев, бормотнул земляк, как бы прося не растравлять хотя бы эту рану, потому что чаша его терпения неудобствами Москвы и без того переполнена.— Что вы тут делаете? — спросил Сергей, не столько интересуясь их пребыванием здесь, сколько пытаясь ополоснуть рот от предыдущей фразы.— Да вот, — оживился Генка, — представляешь, идем на день рождения… Представляешь… Вот собираемся… Подарок…Он кивнул в сторону ГУМа и посмотрел на Сергея взглядом, провоцирующим сентиментальность. Сергей сразу понял источник своей первоначальной тревоги и почувствовал, как близка опасность.— Ну ладно, я пошел, — сказал он и уже отошел на несколько шагов, но тут его догнал Генка.— Ты понимаешь, — забормотал он, косея от стыда, — покупаем подарок… Два рубля не хватает… до стипендии…— Рубль могу дать, — сказал Сергей, хотя и рубля не хотел давать, но почему-то совсем отказать не мог и даже стал объяснять, что у него шесть рублей, из которых пять ему самому нужны позарез.Они снова подошли к земляку, а тот продолжал стоять на месте с мрачной величавостью, словно происходящее к нему никакого отношения не имело, хотя к нему именно все это имело самое прямое отношение. Видно, он был на мели, а им сейчас хотелось выпить, и именно здесь, в ГУМе, где тогда продавали шампанское в розлив.Сергей расстегнул плащ и, забыв, что он без пиджака, ринулся было в пиджачный карман, потом вспомнил, что деньги в брюках. И, стыдясь, что он по слабости не смог им отказать, и стыдясь того, что он им дает меньше того, что они просят, и стыдясь того, что он как бы оправдывается перед ними, достал из кармана кошелек.Открыв его, он вынул оттуда две трешки, словно наличие именно той суммы, которую он назвал, и должно было доказывать, что пять рублей из них ему в самом деле нужны.— Есть сдача? — спросил Сергей, показывая трешку. Генка отрицательно замотал головой. Земляк оставался мрачен и величав в своем темно-синем плаще и модном гороховом галстуке над белоснежной сорочкой.Сергей быстро отошел к мороженщице и попросил ее разменять трешку. В это мгновение, забывая о расстоянии, он вдруг подумал, что, если девушки увидят, что он стоит возле мороженщицы, будет ужасно неприятно. Ведь она именно из-за него отказалась от мороженого! «А уж эта Буратино обязательно заметит, обязательно», — с волнением думал Сергей.Все это как-то нехорошо получалось. Особенно неприятно было то, что у него не хватило духу отказать им, хотя он был уверен, что они ни на какой день рождения не идут, а просто хотят выпить. И было неприятно, что он как-то половинчато выполнил их просьбу, и еще неприятней было то, что он от этого чувствует какую-то вину, а теперь еще, когда продавщица протянула ему деньги, неприятность усугубилась тем, что она разменяла ему трешку серебряными рублями, и он должен был Генке, точно нищему, протянуть монету, что было унизительно для Генки и унизительно для Сергея.Сергей сунул ему эту несчастную монету, Генка что-то пробормотал в знак благодарности, а земляк продолжал стоять в позе, выражающей мрачную независимость.— Хоть бы пиджак надел, — сказал он на прощание, как бы через этот неоспоримый факт, что Сергей пришел на Красную площадь без пиджака, объясняя какую-то более глубокую причину своей нелюбви к нему. Он был уверен, что отсутствие у Сергея достаточно большого интереса к своей одежде есть безусловный признак его некультурности, прикрытой якобы умными, а на самом деле лицемерными разговорами.Сергей пошел через Красную площадь. Он видел, у Мавзолея в толпе путеводно желтел плащ ее подруги.Еще светило солнце. На Спасской башне золотой обод и стрелки часов ослепительно горели, небо нежнело предзакатной зеленцой, а над темно-кирпичным Историческим музеем высоко в небе розовела олеографическая гряда облаков.Напротив, в конце Красной площади, над храмом Василия Блаженного, стояла огромная, слегка засвеченная и даже как бы развенчанная наличием на ней земных тел, навеки лишенная таинства невинности луна.Чистота Красной площади, блеск ее брусчатки, ее овалоидная выпуклость, стройность и стремительность кремлевских башен, казалось, выражают угаданный в глубине прошедших веков апофеоз самолетно-ракетных обтекаемых форм.Сергей подошел к толпе у Мавзолея. Сейчас девушка в голубой куртке стояла в нескольких шагах от него, и Сергей со сковывающим волнением смотрел на ее стриженый, слегка вьющийся затылок, смотрел, ощущая наплывы нежности и словно смутно узнавая в этом беззащитном затылке, в этой легкой фигуре тайное родство, таинственную предрешенность их встречи. Но как ей сказать об этом, как дать знать, что их встреча предрешена? Сергей вздохнул.Слева от Сергея стояла небольшая делегация каких-то африканцев, и девушка-гид что-то им рассказывала по-английски, и, насколько понимал Сергей по отдельным, доносящимся до него словам, она говорила про Мавзолей и про смену караула, а африканцы, мелкокурчавые, пестро и модно одетые, слушали ее доброжелательно, но без особого интереса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81