— Я остановлю.
Руцкой отвернулся к столу и налил себе рюмку.
— Выпьешь, Акопчик?
— Да… нет, Александр Владимирович…
— Твое здоровье!.. Ельцин, Акопчик, конь-тяжеловес, — Руцкой ладонью вытер рот и усы. — В какие сани его запряжешь, те он и потащит: обком так обком, демократы так демократы… Он власть любит, а как сани называются — ему все равно.
— Не ошибетесь, Александр Владимирович?
— Ошибусь, ты чё… — рыдать будешь?
— Если я с вами, значит, до конца…
— Вот это разумно! Если Россия убедится, что Ельцин — алкаш законченный… снять на камеру, как родной Президент под столом в блевотине валяется… — импичмент будет, понял? Съешь помидор!
— С удовольствием.
— Но не сейчас, не сейчас, — продолжал Руцкой. — Зачем спешить? Он Россию за год не развалит, ба-альшая Россия… — это хорошо. А навертит столько… сам себя свалит — вот увидишь!
— С нефтью-то успеем, Александр Владимирович?
— Еще как! Детали с Белкиным обсудили. Я, Акопчик, своих не сдаю, шоб ты знал.
— Моя порядочность, Александр Владимирович…
— Лады, — обрубил Руцкой.
— Тонн бы пятьсот-семьсот. Тысяч…
— Погоди, это много иль мало?
— Копейки.
— Так ты больше бери!
— Больше не вывезу.
— Ведрами вывезешь, ведрами! Давай, Акопчик, — Руцкой поднял рюмку, — шоб у тебя все было и шо-б теб-бе за это ничего не было!..
Они выпили и поцеловались.
«Слышал бы Ельцин!» — подумал Акоп.
Вице-президент России проводил его до лестницы.
— Запомни… — Руцкой поднял вверх указательный палец. — Я, бля, от-кро-ве-нен!
Нет, он все-таки набрался!
Больше всего Акопу не понравилась именно откровенность Руцкого.
«С чего вдруг? — размышлял он. — Белкин дал гарантии? Наверняка. Но я что теряю?.. Предлагают трубу. Просят не забыть. Хорошо? Понятно? А что ж тут непонятного, от себя одна только курица гребет, а мне назначено встать…»
Руцкой вернулся в комнату, где его уже ждал Тараненко. Начальник охраны доложил, что разговор с Юзбашевым полностью записан и кассета уже в сейфе.
33
Смешно, конечно, но говорить о делах они могли только по ночам, днем некогда. Она по-прежнему болела: рука двигалась, но плохо, зрение вернулось, но без боковых полей, справа и слева — белая пелена. Мысль о том, что она — инвалид, была невероятной, невозможной; эта мысль её убивала. Она плохо ходила без посторонней помощи, но просить помочь стеснялась и потому редко бывала на свежем воздухе. Все изменилось, вся жизнь — она ненавидела Ново-Огарево, дачу, которую раньше любила, о которой заботилась. Ненавидела, все ненавидела, все!
Горбачев знал: если «первая леди» молчит, отворачивается, когда он хочет с ней разговаривать, значит, ей есть что сказать, есть, но если она скажет эти слова — все, конец.
— Что, Захарка, боишься?
— Спи, Президент. Потом поговорим.
Боялась!..
Катя, внучка, рассмешила за завтраком:
— Бабуль… ты в Бога веришь? Бабуль, зачем Бог придумал крокодилов, а?
— Видишь ли, Катюша, это закон природы… — начала Раиса Максимовна. — В природе все сбалансировано, все гармонично, на контрастах…
— Не, бабуль, а крокодилы зачем?
— Катя, я повторяю: это — природа, — здесь все красиво и ничего лишнего; у природы своя целесообразность… — что ж ты не слушаешь, Катя?..
Надо же, Лигачев бесился, если его звали по имени-отчеству, Егор Кузьмич… Так бесился, что придумал себе новое имя, гордое, как ему казалось, — Юрий Кузьмич!
Захарка — лучше, чем Раиса, теплее, но Раиса — красиво… Императрица Раис… а, черт, откуда здесь комары?.. Вся сырость в доме от бассейна, слить его надо к чертовой матери, декабрь на улице, а в доме комары!
Сон не идет…
Они были обречены друг на друга, он и она, жизнью обречены, своей судьбой. Мучились от этого, тяготились друг другом, но страшились одиночества и друг без друга не могли.
Он был несчастлив, конечно, как несчастлив тот, кто никому не верит. Впрочем… у Черчилля, говорят, спросили, каким чудом он столько лет (почти тридцать, да?) у власти. «Очень просто, — сказал Черчилль, — я никогда никому не верил…»
В России почти все фамилии — говорящие, сразу выдают человека. За ошибки, допущенные в юности, люди расплачиваются всю свою жизнь — и Крючков (говорящая фамилия, да?) подвесил Горбачева как мальчика. Время, время было такое, без конторы — никуда! Хотя Ельцин, кажется, обошелся, но это редкий случай… Нет, тоска, тоска никому не верить!.. Даже с ней, со своей женой, Раисой Горбачевой, с человеком, который носит его фамилию, он не был откровенен до конца. А как?! Она жестока. Она — максималист. (Такой характер.) Она все время делает ошибки… Учительница нашлась, лезет в такие сферы, где ничего не смыслит, ноль! Ему, слава богу, виднее: если Илья Глазунов, допустим, умоляет Раису Максимовну продлить его персональную выставку в Манеже, то ни ей, ни ему, Президенту… (она ж к Президенту сразу идет!) вмешиваться в это не подобает, у Президента, между прочим, есть дела поважнее!
Но она так хотела. Она приказывала. Когда он ругался, у Раисы Максимовны начиналась истерика. Черт с ней, с этой выставкой, в конце концов, покой дороже. Покой и мысль, что он не одинок, что у него, у человека, чья должность (на нем кровь!) отняла у него все человеческое, есть она, есть семья… Да, есть… есть…
План Яковлева был на самом деле неплох. Ельцина и беловежские бумажки — не признавать, функции Верховного главнокомандующего оставить за собой. Тут уж, не мешкая, как Президент СССР — начать серию государственных визитов в страны «семерки» с широчайшим освещением этих визитов в мировой прессе. Самое главное, поручить Примакову (или Яковлеву?) провести неофициальные переговоры с американцами, лучше с руководством ЦРУ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85