прикинуть по часам дальнейший график - вполне успевал, неожиданность
нисколько не помешала, если бы не она, все равно бы еще пришлось ждать
около часа, до половины двенадцатого... И тут расслышал гул со стороны
вагоноремонтного - шел наверняка "студер" или, в крайнем случае,
"урал-зис". Поехал медленно, поглядывая назад. Грузовик нагонял,
километров под шестьдесят давил усталый шоферило. Мишка ровно держался
впереди, метрах в двухстах - на таком расстоянии ни марку не увидишь как
следует, ни среагировать и понять, что произошло, не успеешь... Задняя
дверца была уже приоткрыта, уже и тело было облито водкой из купленного по
дороге в каком-то бакалейном мерзавчика - для запаха, и впереди уже был
поворот. Михаил начал притормаживать. Словно по его плану, грузовик,
наоборот, прибавил. По тормозам - раз. Резко руль вправо - два.
Оглянуться, услышав слабый удар - три. Порядок, труп лег ровно поперек, не
объедешь. Услышать визг негодных тормозов раздолбанного "зиса", поймать
быстрой оглядкой момент наезда - все, и теперь только уходить направо, по
переулкам, мимо глухих заводских заборов, по скользким путепроводам, вдоль
спрятавшихся под откосами забытых богом железнодорожных дворов - все,
готово. Вышел пьяный дурень беспаспортный на дорогу, легковая свернула, а
грузовик не успел - только и происшествия.
В двадцать три двадцать пять Кристапович набрал номер из автомата на
Пресне.
- Можно бойца Самохвалова попросить? На посту? Передайте ему - сосед
звонил, дома у него неприятности, у сожительницы. Большие, ага...
Положил трубку и только в машине сообразил, что говорил слишком
грамотно, обычной своей манерой, подмосковного говорка не прибавил, да
ладно... И через пять минут был уже на месте - на Садовой. Тихонько въехал
на тротуар между Бронной и аркой, ведущей из Вспольного, - пришлось
проехать по кольцу поперек движения, да по ночному времени обошлось -
загасил подфарники. Перекресток, несмотря на туман, вдруг задымивший над
городом, отсюда виден отлично, и топтун виден в хорошем свете из-за
забора, и залитая огнями со стройки - носит сегодня Мишку от одного
высотного к другому - обширная площадь, выпирающая выпуклым пустырем за
дальним перекрестком.
Здесь нашлось время все привести в порядок. Вытереть как следует пол,
старательно присматриваясь при свете с улицы, и спрятать грязную ветошь в
карман пальто; тщательнейше проверить револьвер и ловко приткнуть его под
руку, сбоку сиденья; снять пальто, с трудом выпроставшись из шершавой
байковой подкладки, и аккуратно сложить его в углу сзади - движения должны
быть точными и легкими, а кожа мешает. И как раз когда делать было уже
совершенно нечего, а фигура в длинном габардине в очередной раз скрылась
за углом, правая дверца тихо открылась. Колька, пыхтя, плюхнулся на
сиденье.
Михаил искоса оглядел друга - полный порядок: черная шинель, черная
ушанка с неразборчивой эмблемой, морда сытая - сойдет.
- Порядок в хозяйстве? - спросил больше для формы; если бы был
непорядок, по Кольке сразу было бы заметно.
- Порядок, капитан, - с совершенно мальчишеской радостью отозвался
Колька, можно было думать, что и впрямь предстоял штурм блокгауза, тайно
от матерей переделанного из поленницы. - Психа начальству изобразил, как
народный артист Михоэлс. Трясся весь, оплевал их всех... Оружие сдал - и
бегом по коридору до поворота, начальник караула пошел меня подменить, а я
в дежурку, замок на шкафу пальцем открывается, перышком "рондо"
закрывается, пушку в карман - и в такси... Только по коридорам пройти -
замучился: полное министерство народу. Сидят, заразы, звонка ждут...
- Пушка твоя, записанная?
- Зачем моя? Из первой кобуры с краю, Костюка, он болеет.
- Не хватятся?
- До конца дежурства шкаф никто не откроет, а уж к концу я или на
месте буду, или к мамаше насовсем переселюсь..
Докладывая, Колька расстегивал шинель, засовывал казенный наган в
наружный карман, поправлял его, чтобы не слишком оттопыривался... Потом
минут сорок молчали, Мишка будто задремал, Колька поерзывал, вполсилы
вздыхал, шепотом выматерился раз-другой. В двадцать восемь минут первого
Мишка пошевелился, сказал будто в пространство:
- Скоро поедут.
Колька сразу зашебуршился, придвинулся, задышал:
- Да почем ты знаешь? Что они, по часам, что ли... это самое... с
бабами барахтаются? А?
- Значит, знаю, - Мишка уже глаз не отрывал от проклятого
перекрестка. - У меня дружок вон там живет, - он кивнул в сторону дома
через улицу. - Много мы с ним чего из окна видели, кое-что запомнил... Ты
лучше смотри внимательнее, да приготовь все.
Колька полез в перчаточный ящик, достал белые овчинные рукавицы -
зимние милицейские. Откуда-то из-под себя, из-под сиденья, что ли, вытащил
- сам днем прятал - палку регулировочную, выстроганную утром
собственноручно из березового полена и по памяти кое-как раскрашенную
полосами. Достал и главный свой трофей: в огромном чемоданообразном
футляре бинокль, призмы Карла Цейса, не бинокль - телескоп.
Фигура на перекрестке задергалась, ринулась за угол, вернулась,
застыла столбом. Следом вывернул и начал тяжело разворачиваться на Садовой
в сторону площади длинный и тяжелый, как танк, "паккард". Колька уже
прижался к окулярам, весь закаменел от напряжения, шея задергалась - и
вдруг, в тот уже момент, когда черная колымага, на секунду застыв, взвыла,
резко набрала скорость и стала уноситься по кольцу к Смоленке, как-то
невнятно вякнул и захрипел:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44