- Сейчас соберемся, да и можно ехать, если не возражаете...
...Возле "Москвы" было шумно, народ расходился из ресторана, и
какая-то загулявшая, в маленькой, косо сидящей каракулевой шапочке висла
на мужике в шикарных, не по погоде - дальний, видно, человек - бурках и
черной короткой дохе. "...А-поза-растали мохом-травою..." - голосила
веселая дама, и доха солидно оглядывалась вокруг - правильно мужик,
по-северному гулял... "Победы" и "зимы", бессовестно сигналя, сворачивали
на Горького, и милиционер в щегольских ремнях посматривал с ответственного
поста возле правительственного подъезда вполне снисходительно на это
невинное бесчинство подгулявших тружеников. Недавно закончился последний
сеанс, между Пушкинской и коктейль-холлом бродили парочки, не находящие
сил разойтись по коммуналкам, нетерпимым к неофициальной любви... Из
дверей "кока" вышел хромой пианист - пару раз бывал в этом знаменитом
заведении Мишка, но успел приметить этого молодого еврея с
безразлично-жестким выражением тонкого, очень красивого лица,
светлоглазого и кудрявого поперек модной стрижке... Парень выглянул,
поманил кого-то и скрылся внутри, и уже осталось позади это известное всей
Москве место, и остался позади постоянно маячащий на углу, возле винного,
полусумасшедший книжный вор и бывший поэт, которого можно было встретить в
центре в любое время суток, и промелькнул справа урод на тяжелозадом
битюге, все еще непривычный глазу, и Мишка резко крутнул влево и поймал в
зеркальце послушно пошедший следом за этим несчастным "кимом" свой "опель"
- эх, хороша все-таки машина, долго будет вспоминаться...
Желтыми кляксами пробивались фонари сквозь сырость, шли, утекая в
переулки и тупички, по улице люди, из какого-то окна донесся жирный
одесский голос, одобряющий сердце, которому не хочется покоя, и вдруг
Мишка понял, что он уже не может ни на что рассчитывать. Уже идут к концу
вторые сутки, как он - чужой всем этим лючиям, он да эти несчастные парень
с девкой сзади него - отдельно, а все остальные вокруг - отдельно, все
может сорваться, и в следующий раз он проедет по этой улице в глухом
фургоне, за стенками которого мало кто предполагает живых людей... Чужой,
и не двое суток, а всегда, с того проклятого вечера, такого же вечера в
ноябре, когда отец спускался по лестнице, а сзади, умеряя шаг за намеренно
не спешащим отцом, шел тот человек... Чужой.
Проехали мимо краснокирпичного, четырьмя иглами башен воткнувшегося в
сизое небо собора, справа открылись ворота - из двора какой-то типографии
выехала полуторка - вышли свежие газеты. Свернули, свернули еще раз...
"Чужой, - думал Мишка, - если честно - то и Колька чужой..."
Они остановились, не доезжая метров трехсот до угла.
- Той же дорогой ехали, - бормотала сзади, как во сне, Файка, - той
же дорогой...
Невдалеке, на Спиридоновке, время от времени с рычаньем проходил
грузовик, здесь, на тихой и короткой улице народу в середине ночи было
поменьше, чем в центре, но и тут гуляли - со звоном распахнулось окно, и в
многоэтажном клоповнике напротив кто-то припадочно заголосил: "Ты, овчарка
бандеровская, на чьей площади прописана?! На чьей пло..." - и вдруг
заткнулся, будто убили его, а может, и вправду трахнули чем-то но башке
неразумной - и конец разговору...
Подручные Фреда уже были приведены в более или менее официальный вид:
чубы косые убраны под кепки, воротники пальто подняты, сам Фред зеленую
шляпу надел ровно. Пересели - теперь в "опеле" за рулем был Колька, рядом
сидел Фред, сзади поместился Михаил с двумя блатными. Мэтр-подполковник
остался сутуло сидеть за рулем малолитражки, на ее заднем сиденье
скорчилась в углу Файка - ее снова начинало трясти, не то виденья прошлой
ночи вернулись, не то боялась дружков своих - урок, не то предстоящего...
А может, и просто застудилась в лесу у обрыва... "Опель" тихо тронулся,
свернул за угол и стал прямо перед подъездом, под мемориальной доской. Все
полезли наружу, резко, молча, захлопали дверцы, и Мишка похолодел -
знакомые были звуки, привык к ним этот дом, и сам Мишка помнит, как
раздавалось это хлопанье тогда почти каждую ночь... И вид бандитов поразил
Кристаповича - серьезные, ответственные лица, и легкое выражение тайны и
превосходства, которое связано с этой тайной, с причастностью - до чего же
легко входят даже такие в эту роль! Или именно такие легко-то и входят...
В подъезде Фред резко двинул к глазам ничуть не удивившегося мужика в
форме удостоверение, один из шпаны тоже показал корочки, быстро прошли на
второй этаж, позвонили. Шаги послышались сразу - в половине второго ночи
хозяин словно за дверью стоял.
- Кто? - голос не изменился, совершенно не изменился голос!
- Откройте, - сказал Фред как раз так, как нужно, не громче, не тише.
Дверь медленно сдвинулась, ушла вглубь, Мишка на минуту прикрыл глаза -
все в прихожей было на тех же местах, косо поставленное зеркало под
потолок, и рога, и кожаный сундуке.
Хозяин был в форменных брюках и в штатской рубашке, бритая плова
белела в полутьме. Мишка совсем не помнил ем, а теперь сразу вспомнил все
- голос, бритую голову, руки с очень крупными плоскими ногтями...
- Понятой, побудьте с гражданином, - приказал Фред, и Мишка опять
изумился его естественности в противоположном природной сущности амплуа, и
опять успел подумать - в противоположном ли? Шпана уже шуровала вовсю. На
столе лежала чистая наволочка, в нее бросали сначала облигации, деньги,
потом, когда дело дошло до нижнего ящика буфета, - кольца, брошки,
какие-то браслеты, опять кольца, часы на неновых, скрюченных ремешках.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44