И штурман действительно уснул.Командир не спал и чутко прислушивался к тревожным вздохам Галлея, пока и дыхание Васи не стало ровным.Крылов думал о далекой Земле, о рыженькой дочурке Наде, увлекавшейся математикой и планеризмом, о жене Наташе, сдержанной и гордой, никогда не говорившей мужу, что он покидает ее. И Надю она не останавливала в ее причудах.— Командир! — послышался рядом голос проснувшегося Галлея. — Мне приснилось, что она прилетела за нами.— Кто? Надя моя? — невольно вырвалось у Крылова.— Нет, что вы! Кассиопея.— Ну, она, брат, не полетит. Это тебе взамен кошмара привиделось. Посмотри лучше, как штурман спит, и последуй его примеру.— Я постараюсь, — пообещал Галлей, поудобнее устраиваясь под ремнями на койке.Крылов еще долго смотрел в широкий иллюминатор, за которым ярко и мертвенно горели чужие созвездия. ЛЮБОВЬ И ДОЛГ Казалось, два великана и мальчик между ними идут от Дворца науки по усыпанной песком дороге мимо нарядных цветников и фонтанов.Сначала они шли молча. Наконец Бережной сказал:— Ну, хлопцы, кажется, все ясно.— Ясновидцы не требуются, — отозвался Никита Вязов.— А ты как, парень? — обратился командир к американскому звездолетчику Генри Гри, третьему члену экипажа спасательного корабля.Генри Гри неожиданно попросил:— Бережной, если можно, отпусти Никиту и останься до следующего рейса звездолета со мной. Мне нужно с тобой поговорить.Бережной удивленно посмотрел на американца.— Чудно, парень! Ну, ладно! У каждого своя боль. Ну что ж, Никита, лети пока один. А мы с Генри потолкуем о его делах или сомнениях.— Сомнениях — нет. Бережной. А потому прежде, чем Никита улетит, дадим общую клятву в том, что долг для нас будет дороже жизни.— Добре! Это ты славно, парень, сообразил. Давайте, други, руки.Перед затейливой бронзовой калиткой у выхода из городка науки звездолетчики остановились и, соединив в пожатии левые руки и подняв правые, как в салюте, замерли на мгновение.— Клянусь! — выждав мгновение, первым произнес Бережной. — Клянусь выполнить свой долг!— Клянусь! — пробасил за ним Вязов.— Клянусь жизнью! — произнес американец.Бережной пристально посмотрел на него, потом повернулся к Вязову:— Никита, береги мать. Слова поосторожней подбирай. Про войны напомни.— Это она сама вспомнит, — отозвался Никита и, попрощавшись, пошел к площадке взлетолета.Бережной посмотрел на Генри Гри.— Давай спустимся на берег Москвы-реки. У вас там в Америке всяких чудес полно, но такой подмосковной красоты не сыскать.— Для этого надо ехать в Канаду. Там встречаются места, похожие на Россию.Они спускались к воде по крутой тропинке, ни словом не упомянув о том, что расстаются с Землей своего времени навсегда.Когда Никита подходил к подъезду, откуда мать обычно провожала его взглядом, сердце его билось учащенно. Как сказать ей, что он улетает насовсем?..Легко взбежав по ступеням, открыл незапертую, как всегда, дверь и застыл от неожиданности.В большой комнате перед видеоэкраном сидели Елена Михайловна и… Надя.Они поднялись при его появлении. Елена Михайловна с горечью посмотрела на сына.— Слышали? — спросил Никита, кивнув на экран.— Слышали, — сдавленным голосом ответила Елена Михайловна. — Надя мне все объяснила.— Что объяснила?— Про масштаб времени, которое для тебя сожмется, как она мне показала на наших старых часах. Мы с ней как бы на конце стрелки останемся, а ты в самый центр вращения улетишь, и время твое не дугой, как у нас, а точкой можно изобразить.— Хочешь сказать, время остановится?— Да. У тебя, а не у нас, — еле слышно прошептала Елена Михайловна, обнимая сына и беззвучно плача.Он рассеянно гладил ее.Наде показалось, что время действительно остановилось для них. Но куранты старинных часов вдруг начали бить звонко и долго.Наконец мать отпустила сына и, вытирая слезы дрожащими пальцами, с усилием спросила:— Тебя где-то задержали?— Нет. Я сюда прямо из Академии наук. Правда, в пути на минутку остановились, чтобы дать клятву друг другу.— Какую клятву, сынок? — с нежностью спросила Елена Михаиловна.— Клятву выполнить долг, мама.— А я вот слышала, что ты до того еще кое-кому слово давал, — и она взглянула снизу вверх в лицо сына.— Слово? — насторожился Никита.— Будто обещал не улетать, если при жизни нашей тебе возврата не будет.Никита отрицательно покачал головой.— Не совсем так, мама. Боюсь, Наде показалось, что я дал ей слово, я не мог его дать. Это был бы не я.— Это был бы не ты! — упавшим голосом подтвердила Елена Михайловна. — Я ушам своим не поверила.— Да, да! — снова вступила Надя. — Это я вынуждала его к этому, и мне показалось, что он дал его. Наверное, я ошиблась. Но теперь все равно! Потому что… потому что… я возвращаю ему слово, даже не данное мне. Нельзя обрести собственное счастье такой ценой. — И она замолчала, потом сквозь слезы добавила: — Ценой предательства… ценой жизни папы и его спутника… ради себя. Мне не было бы места на Земле.— А матери что скажешь? — спросила Елена Михайловна. — Ты ей слова не давал.— Бережной просил тебя про войну вспомнить.— Не могу я об этом вспоминать! Не могу!— Почему, мама?— О тебе думая, никогда о ней не забывала, матерью воина себя ощущала, хотя идешь ты спасать человеческие жизни, а не отнимать их.Никита тяжело опустился на стул, застыв в напряженной позе.— Я хочу, чтобы вы меня поняли, — наконец сказал он. — Как мне благодарить вас обеих за это? Я подозревал, что есть он, этот проклятый «парадокс времени», но все теплилась где-то надежда на четыре года разлуки… только на четыре года… Но радиограмма из другого времени, принятая в Гималаях, все решила.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33