- Но этого же не может быть,- повторил я растерянно,- Этого же просто не
может быть. Это же не картина - так, баловство. Я же его намалевал за один
день. Взял первое, что пришло в голову. От скуки.
- Старик, ты - талант! И не спорь!
- И не собираюсь. Но ведь "Дьявол" - далеко не главное из того, что есть
на выставке.
- Ты - талант. Уже по тому хотя бы, что намалевал его за один день.
Значит, в тебе есть сила, которая ищет выхода. "Дьявол" твой великолепен,
он первым бросается в глаза, а все остальное отодвигается пока на второй
план. Но это только пока. Если ты в это остальное вложил столько же силы,
то и его тоже поймут. Чуть позже. Тебе теперь надо работать как можно
больше. Самое главное - не останавливаться. Если ты сейчас остановишься,
потом уже разгона взять не удастся. Если ты остановишься, то этот успех
никогда больше не повторится. И не говори потом, что я тебя не
предупреждал.
- Спасибо тебе, Анно, спасибо.
- Ладно, ладно. Будь здоров, отдыхай пока, но думай о работе. Я кончаю,
а то так до утра проговорить можно. До свидания.
- До свидания, Анно.
Я положил трубку, выпрямился, огляделся по сторонам. Был поздний вечер.
Свет в номере был погашен, но внизу, на набережной, ярко горели фонари, и
номер был залит их похожим на лунный светом. Было тихо, даже шум прибоя не
доносился сюда с пляжа, только ветер слегка шелестел занавеской у открытой
форточки.
Я постоял немного, глядя вниз, потом сел в стоявшее рядом с окном
кресло, задумался.
Я не чувствовал сейчас радости, но верил, что она вернется. Просто я
слишком устал, чтобы радоваться. Только теперь я понял, насколько же я
устал за дни ожидания выставки. Наверное, мне действительно не следовало
уезжать, потому что нельзя спастись бегством от самого себя. Ведь все те
вопросы, которые мучили меня, пока готовилась выставка, я увез с собой, и
здесь, вдали от привычного окружения, я оказлся полностью в их власти. Я
мечтал об этой выставке и одновременно боялся ее, потому что там, в
выставочном зале, было собрано все, чем я жил уже много лет. Как, как можно
выставить это на всеобщее обозрение? Для чего раскрывать душу свою перед
случайными и, возможно, равнодушными людьми, можно ли ждать от них
понимания того, что не могли зачастую понять даже те, кто мне близок? Да и
можно ли вообще рассчитывать на понимание чего-то такого, что при всем
старании ты так и не сумел выразить в должной мере? А раз не будет
понимания - то зачем вообще все это нужно? Ведь не ради денег же. Что я,
мало зарабатываю, когда пишу добротные ремесленные портреты или же на заказ
занимаюсь оформительством? И вообще - соглашусь ли я продать хоть одну из
этих картин? Зачем же тогда идти на эту пытку, когда каждый холодный
взгляд, брошенный на мои картины, будет резать по живому?
И все же я готовился к этой выставе и связывал с ней определенные
надежды. Наверное, нам просто кажется, что мы можем писать просто так,
только для самих себя. Наверное, художник просто не в состоянии творить, не
делясь с другими людьми, как бы больно ему при этом не было. И я ждал этой
выставки. Ждал и боялся. А в последний момент, за неделю до открытия, не
выдержал и сбежал, оставив Анно все заботы по ее подготовке. Сбежал, как
мне сначала казалось, ото всех этих вопростов, но они конечно же настигли
меня здесь, и отсюда бежать уже было некуда.
* * *
Я все же не выдержал и вернулся на день раньше. Из аэропорта позвонил
Анно и поехал домой. Он уже ждал меня там, когда я вошел - уезжая, я всегда
оставляю ему ключи от квартиры. Развалился, как обычно, в моем кресле и
сосал свою вечно пустую трубку. Он ничего не ответил на мое приветствие,
только кивнул и проследил взглядом, когда я прошел в спальню, чтобы
переодеться с дороги. Странно, я и не ждал ничего другого. Я как будто бы
чувствовал, что так оно и будет, предвидел этот странный его взгляд и
застывшую позу, предвидел его молчание и гнетущую, напряженную тишину в
квартире.
Его звонок в день открытия выставки оставался для меня до сих пор
единственным источником информации о ней. Там, на юге, я почти не читал
газет и журналов, даже радио мне каким-то чудом удавалось избегать. Я
старался насколько только мог спрятаться от любого возможного упоминания об
этой выставке, хотя и понимал, отлично понимал, что в масштабах страны она
является событием слишком ничтожным, чтобы заслуживать упоминания в сводках
новостей. Но чем больше старался я воздерживаться от мыслей о выставке, тем
больше - вполне естественно - они овладевали мной, тем чаще стали
возвращаться прежние сомнения и прежние, так и не разрешенные вопросы. Я не
хотел звонить Анно, я страшился позвонить кому-то еще, и к тому моменту,
когда самолет пошел на посадку, пришел уже в совершенное смятение.
Переодеваясь, я посмотрел на себя в зеркало. Застывшее, ледяное лицо,
пустой, невидящий взгляд. "Портрет наркомана",- сказал бы Анно.
Его машина стояла у подъезда. Мы успели как раз к закрытию, когда зал
покидали последние посетители, и пожилая уборщица в синем халате начала
мыть пол. Когда мы вошли в зал, предварительно переговорив с вахтером, она
подняла голову, неодобрительно поглядела на нас и снова занялась своим
делом. На картины она не смотрела.
Анно остановился у входа в зал, сел в кресло у столика с книгой отзывов
и принялся ее перелистывать. Я знал, что он не читает - так, переворачивает
страницы. За всю дорогу сюда мы не сказали друг другу ни слова. Что-то
тяжелое висело в воздухе между нами, мы оба чувствовали это и не могли
говорить.
1 2 3 4 5 6