Не так уж и плохо.
- Кто-нибудь заходит?
- Как рвануло - ты первый. Раньше-то заходили, а теперь, похоже, вообще
никого не осталось. Связь молчит.
Связь молчала и у меня на Станции. Со спутником, конечно, ничего не
случилось, но все ведь было завязано на ретранслятор и коммуникационный
центр в поселке. За эти дни никто, видимо, еще не сообразил перестроить
аппарату для прямой связи. Да не все и смогли бы это сделать. А ведь это
скверно, подумал я в который уже раз, без связи никого не удастся собрать.
Послышались детские голоса, и из-за противоположного угла строения
показались двое мальчишек лет трех и пяти. Увидев меня, они замолчали и
застыли на месте.
- Ну чего встали? Идите руки мыть, - сказала им Ньяра и обернулась ко мне.
- Тебя испугались.
Дети гуськом, постоянно оглядываясь на меня, прошли к двери и скрылись
внутри. Тотчас же оттуда послышался их возбужденный громкий шепот.
- А вода откуда? - спросил я.
- Не знаю. Давно ведь строили. Течет из кранов - и хорошо.
- А ты проверяла - может она теперь заражена?
- Чем? И как? Все в доме осталось. Да и все равно другой взять неоткуда.
- А что дальше-то делать думаешь?
- А я ничего об этом не думаю, - она закусила губу, немного помолчала. - О
чем тут думать? Если бы не эти вот, - кивнула она в сторону показавшихся из
двери ребятишек, - так и вообще незачем было бы думать.
Она отвернулась, наклонилась над костром и безо всякой нужды снова стала
помешивать ложкой в котелке. Неудачный она очаг соорудила, да и котелки над
ним неудачно висят. На одной палке толстенной, шатаются, снимать неудобно.
Надо бы все это подправить, подумал я, но потом спохватился: ни к чему.
Бежать отсюда надо, бежать, а не устраивать тут жизнь.
Мы поели - на улице, сидя на бревне перед очагом. Не знаю уж, что она такое
приготовила, но было вкусно. И мало. Последние дни, с тех пор, как я ушел
со Станции, я питался лишь концетратами да всякими фруктами из садов, и все
это мне порядком осточертело. Нормальная горячая похлебка была в самый раз,
но я постеснялся попросить добавки, тем более, что варила она без рассчета
на меня. Потом Ньяра стала мыть просуду, а ребятишки куда-то убежали. Она
отнесла все в дом, вышла, села на бревно рядом со мной и разрыдалась.
Не умею я утешать. Да и смысла в этом абсолютно не вижу. Хотя, если честно,
потребовалось бы мне сейчас ее успокоить, если бы ну жизнь, что ли,
зависела бы от этого - я бы успокоил. И слова бы нашел, вспомнил бы самые
нужные, и интонацию, и тембр голоса - все бы подобрал и утешил. Не зря же
практическую психологию изучал, в конце-то концов. Но так мне гадко было
даже подумать об этом, что я сидел рядом и молчал, как пень. Кто-то из
древних сказал, что нет человека, который не совершал бы в жизни мерзких
поступков, но тот, кто сможет осознать тяжесть содеянного, посмотреть на
себя со стороны, устыдиться и раскаяться, тот, мол, выйдет очищенным,
нравственно выросшим и все такое прочее. Может, это и правда. Только до
некоторого предела. А за этим пределом уже ни очищения, ни нравственного
роста ожидать не приходится, и остается только одно - зачерстветь душою,
чтобы ничего не чувствовать. Я-то, наверное, предел этот давно превзошел, и
возврат уже невозможен, да только мерзко мне в тот день был так, что куда
там всем физическим мукам, куда там всем этим последствиям дезактиванта...
Действовать, действовать мне надо, нельзя расслабляться и останавливаться,
потому что обратной дороги с тех самых пор, как сделан был первый шаг, уже
не было, потому что ни тут, ни там - нигде уже не будет мне прощения и
успокоения, если я расслаблюсь и упущу из рук инициативу.
Но если бы мог я предвидеть эти минуты наедине с Ньярой еще в то время,
когда собирался на Сэлх, я ни за что не согласился бы прилететь сюда.
Я сходил через поле за своим оставленным излучателем, туда и обратно прямо
по молодым всходам Гла-У, втаптывая их в землю назло верещащему киберу и
всему миру заодно. Потом не удержался, разобрал очаг и переложил его
получше, так, чтобы удобно было готовить и не мешал бы ветер. Как следует
закрепил рогатины по краям. Сделал крючья, на которые вешать котелки,
длинный крюк, чтобы их снимать. Ньяра больше не плакала - сидела и молча
смотрела, как я работаю. Я уходил внутрь строения - в нем, оказывается,
раньше была мастерская - возращался снова, а она сидела все так же, не
шевелясь, и не говорила мне ни слова.
А потом солнце стало клониться к горизонту, и когда тень от ближайших
деревьев коснулась стены, она внезапно очнулась, сбросила с себя апатию и
встала.
- Господи, дети-то где? - сказала она и начала звать их. Они оказались
рядом, тихо играли среди ближайших деревьев, и прибежали почти сразу же.
Потом мы разожгли костер и приготовили ужин.
Когда дети уже спали, а мы сидели и смотрели на угли догорающего костра, я
рассказал ей все. И о резиденте, и о директиве, и о том, что нас теперь
ожидает.
Я снова был в форме и действовал так, как и следовало. Мне просто не
оставалось ничего другого.
На утро я отправился дальше - искать других уцелевших.
Я не нашел никого. Но через четыре дня я вышел на берег Каопры в нижнем
течении и пошел вдоль реки в сторону холмов. Через два дня я дошел до места
впадения Пангла. Перебраться на другой берег было непросто - Каопра здесь
еще достаточно быстра, но уже глубока и полноводна, но я нашел недалеко от
берега упавшее дерево-траву камбанг, наломал сучьев и скрепил их ремнем от
излучателя. Все лишнее пришлось оставить на этом берегу, даже оружие, даже
защитный шлем. В два приема, с высадкой на каменистой отмели метрах в ста
от точки отправления, я переправился на другой берег.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57