Тихим голосом он начинал
рассказывать детям удивительные волшебные истории о дальних
странах и чудесных превращениях, об удивительных событиях и
удивительных людях, о добрых духах и злых демонах, истории,
которые захватывали их души и заставляли забыть обо всем вокруг,
которые никто из них не смог бы потом повторить и даже вспомнить
от начала до конца, но которые поселяли в душах воспоминания о
чем-то праздничном и возвышенном, воспоминания, которые
сохранялись потом на всю жизнь. Никто, кроме него, не знал таких
волшебных сказок и никто не умел рассказывать сказки так, как он.
И дети узнавали из этих сказок обо всем на свете. И об огромных
озерах, наполненных удивительной соленой водой, таких больших,
что с одного берега нельзя увидеть другого. И о таинственной и
манящей Белой Воде, что покрывает склоны самых высоких гор, не
скатываясь вниз и не просачиваясь в почву. И о дальних
путешествиях и удивительных приключениях. И о необычных животных
и странных растениях. И не замечали они, как бежит время, как все
длиннее становятся тени и все ниже опускается солнце...
Наконец, когда солнце скрывалось за Горой, и возвращались с
охоты и с огородов взрослые, вождь племени выходил на площадь и
звал сказочника к себе в хижину разделить с ним ужин. Сказочник
садился напротив вождя и ел обычную скромную пищу, запивая ее
обычным отваром из корней гаки, и никому не приходило в голову
предложить ему что-то лучшее, приготовить в этот день праздничное
пиршество, подать хмельного сока абаки или сушеных плодов такка.
Так повелось исстари, так было и при отцах, и при дедах, и при
прадедах. Он рассказывал им сказки и ел их простую пищу, и пил
горьковатый отвар из корней гаки, и все это было в порядке вещей,
и все знали, что так будет и при детях, и при внуках, и при
правнуках.
А потом, когда ночная темнота опускалась на деревню, и стихал
ветер с гор, когда становилось тихо и тепло, и даже мошкара,
казалось, засыпала, все снова выходили на площадь - и взрослые, и
дети, и старики, и больные. Все собирались на площади и разжигали
в середине ее большой костер. Вождь с семьей садился у самого
огня, сказочник устраивался рядом с ними, и начиналось самое
главное, то, чего все боялись и чего с замиранием сердца ждали
весь день.
Начинались страшные сказки.
Темнота наступала со всех сторон, и они смотрели на круг,
очерченный огнем костра, и на сказочника, сидящего в этом кругу,
и ничего уже больше не видели, и казалось, что весь мир вокруг
поглощен этой темнотой.
Он начинал рассказывать.
Он говорил об ужасах и чудовищах, которые поджидают человека в
лесу и в горах, в водах наполненного солнцем ручья и даже в
собственной хижине. Но поначалу никому из слушателей чудовища эти
не казались страшными, и с разных сторон слышались смешки и
веселые возгласы тех, кто хотел казаться смелее своих соседей. Но
постепенно сказочник овладевал вниманием, и все меньше шума было
на площади, все лучше слышен был его голос, такой тихий и
спокойный, и треск дров в костре, и редкие крики ночных птиц. И
тогда он начинал рассказывать о глазатиках, о тех, что ночами воют
на болотах. Он вытягивал губы трубочкой и прикладывал к ним
ладони, и выкатывал глаза, и начинал выводить тонко и протяжно,
подражая их вою: "У-у-у-ууу, У-у-у-ууу, У-у-у-ууу...", тонко,
протяжно и тоскливо. Сначала оживление появлялось на лицах от
этого представления, снова раздавались смешки и возгласы, но он
продолжал выводить "У-у-у-ууу, У-у-у-ууу...". И постепенно
тоскливый этот крик проникал в душу каждого из сидящих на площади
и заполнял ее всю без остатка ощущением тоски, безысходности,
скорби. Темнота вокруг все больше сгущалась и наполнялась
движением и смыслом, и дышала ужасом в их затылки, и они уже не
решались обернуться, не решались даже на мгновение оторвать
взгляда от сказочника, сидящего у самого огня, не решались
пошевелиться и перевести дух.
А он рассказывал им о новых и новых ужасах - о волосанах,
живущих под корнями деревьев, о бренчаликах, которых нельзя
увидеть, не ослепнув, об огромном лесном пауке Пу, о черном
пальце из ручья, о прозрачном человеке и невидимом путнике... Они
смотрели на него и уже не видели его фигуры, потому что огонь в
костре угасал, и становилось совсем темно, и уже виделись им на
фоне красных угольев те ужасы, о которых он рассказывал. Волосы
дыбом становились на их головах, и что-то холодом дышало им в
затылки, но они сидели и слушали и не решались издать ни звука. И
он говорил о маленьких черных людях, которые охраняют светящиеся
камни в глубоких пещерах, и о хватале, от которого нельзя
спастись, о красном лесе и хромом Бвуке, о глазастых деревьях и
царапиках, и о чем-то совершенно уже непонятном, что он называл
Кшара, которое было ужаснее всех их вместе взятых. Он говорил
это, и ужасом наполнялись их сердца, но не затем приходил он в
деревню, чтобы оставить их наедине с ужасом и безысходностью. И
он рассказывал, как уберечься ото всех этих напастей, как
обмануть их, оставить в дураках. Костер совсем угасал, и
наступала темнота, но она теперь не была уже такой страшной.
Глаза начинали видеть, и они различали звезды на небе и силуэты
хижин, и вершины деревьев за деревней, и вершины гор за лесом. И
приходило успокоение, и они расходились по своим хижинам, таким
уютным теперь, когда их научили, как отогнать все эти
подстерегающие человека напасти. А сказочник - они совсем
забывали о нем, и спохватывались лишь наутро, когда он был уже
далеко - может быть, на пути к людям Бау-Бау или даже к племени
Людоедов, Которые Живут За Горой, а может быть на пути к истокам
всех ручьев, чтобы обратиться в дерево Кха и стоять в
неподвижности, пока снова не придет пора спуститься в деревню.
1 2 3