Но главное то, что завтра-послезавтра сюда прибудет тракторный поезд, и это я должен обязательно увидеть.
И лётный инженер Генюк на этот раз остался здесь, чтобы подсчитать запасы горючего. Кроме того, придётся, очевидно, заново разбивать аэродром с таким расчётом, чтобы тут могли приземляться не только «Ли-2», но и «Ил-12». Тогда бы Комсомольская стала промежуточной станцией между Мирным и создаваемой Советской. Отсюда стартовали бы самолёты с грузами для тракторных колонн, направляющихся от Комсомольской к Советской. Между прочим, иностранная пресса пишет, что создание Советской, находящейся почти у Полюса относительной недоступности, заранее обречено на неудачу, так как тракторный поезд не в состоянии преодолеть последнего тяжёлого этапа пути, и что в данном случае мы имеем дело с очередной советской утопией.
В каждом труде есть своя поэзия, своё удовлетворение, свои минуты покоя. Фокин, Генюк, Иванов и Морозов отправились собирать бочки, а я остался в камбузе помогать Сорокину. Мы чистили про запас картошку, — ведь скоро может прибыть тракторный поезд и прилететь начальство из Мирного.
Какая чудесная работа! Южноафриканская картошка — продолговатая, гладкая и с нежной кожицей, нож — острый. Иная картофелина выходит из-под ножа такой чистой, красивой и отшлифованной, что потом долго любуешься ею, как удавшейся строфой. Тепло, светло, никакого физического напряжения, никакого кислородного голода. Разговаривая о мировых проблемах, мы начистили целый котёл.
Сорокин меня спросил:
— Хотите о нас книгу писать?
Я. Хочу.
Сорокин (оживившись). Юхан Юрьевич, а верно ведь — о том, что подальше, легче писать? Вот если б вы об эстонских делах писали, так получили бы по башке, верно?
Я. Не понимаю.
Сорокин. Ну, когда вы пишете об ошибках и о том, что неладно, дают ведь по башке?
Я. Иногда дают. На то и башка.
Сорокин. Правильно. Напишите об Антарктике. Спокойная тема. И никакого риска. Напишите о том, как мы живём (Большой палец на правой руке поднимается.) Снег, мороз, недостаток кислорода. Полярная ночь без конца без краю, температура падает до восьмидесяти градусов. Тогда уж не так легко дышится, как теперь, — лёгкие отмерзают. Хорошая тема (поднимается большой палец на левой руке), спокойная, весёлая! Разве не так?
Я посмотрел на Сорокина, державшего в одной руке наполовину очищенную картофелину, а в другой нож. Его глаза сверкали. Он был глубоко убеждён в том, что антарктическая тема — хорошая и весёлая тема, и это его все больше воодушевляло. Я вспомнил его прибаутки, его разносторонний юмор, его умение в каждом тяжёлом деле увидеть комическую сторону и подумал «А что, если бы и в самом деле написать новеллу „Бравый солдат Швейк в Антарктике“, придав Швейку черты Сорокина, его теплоту, его добродушную хитрецу, его внутреннюю силу? Черт подери! Хорошая тема, весёлая тема!»
16 января 1958
Комсомольская
Сегодня тихий день. Слегка метёт. Готовимся к встрече тракторного поезда. Он может прибыть в Комсомольскую завтра в первой половине дня. Поезд движется медленно, ехать по снегу тяжело.
Во время ужина Сорокин сказал:
— Юхан Юрьевич, посмотрим ещё раз «Аннушку»?
— Какую «Аннушку»?
— Вчерашнюю.
Тут я понял. Речь идёт об итальянском фильме «Утраченные грёзы». Значит, после ужина мы увидим, как Анна Дзаккео, эта красавица, становится игрушкой судьбы и негодяя. За пять дней эту картину смотрят уже в третий раз.
В Комсомольской есть киноаппаратура, и тут хороший зал, если принять во внимание, что зрителей всего четверо. Имеется три картины: «Весна на Заречной улице», «Утраченные грёзы» и ещё какая-то, которую никто не смотрит, и я даже не знаю её названия.
Ну что ж, посмотрим «Аннушку». Морозов или Фокин будет киномехаником, а Генюк, Сорокин и я — зрителями. Чтоб в зале не было светло, завесим окна мешками. В такт неторопливому дыханию над головой каждого появляются облачка белого пара — выдыхаемый воздух стынет. Мы в унтах, в тулупах и в меховых шапках. И тут на экране появляется Анна Дзаккео с открытыми полными плечами, на нас смотрят её прекрасные глаза. Она знакомит нас со своей семьёй, потом идёт на рынок и встречается с Андреа. Немного погодя мы её видим чуть ли не в первозданном виде. На 74-й параллели, на вечном льду толщиной в три с половиной километра, в сорокаградусный мороз вид знойного итальянского берега производит несколько странное впечатление: не верится, что он существует, и в то же время становится как бы теплей. Надо сказать, что у нас в зале никогда не услышишь того двусмысленное лошадиного ржания, которое частенько прорезает тишину таллинских кинозалов во время сцен известного характера. Нам всем ужасно жаль Анну Дзаккео, эту очаровательную и славную девушку, жаль, что судьба обходится с ней так по-свински, что Андреа ударяет её по лицу, что до конца фильма она все ещё не находит своего долгожданного счастья.
Время от времени хлопает входная дверь: это Иванов выходит к своим приборам. И передняя наполняется вдруг ярким, ослепительным светом, несчастное плачущее лицо Анны исчезает с экрана, мы не видим её грустных глаз, они стёрты сверканием снега и солнца, словно бы жалеющего девушку, — лишь голос её все ещё слышен.
После конца картины мы молча сидим и курим.
— Да-а… — говорит Генюк.
— Да-а… — говорит Фокин.
— Да-а… — говорю я.
— Подлец он, этот рекламный агент, ох и подлец же! — говорит Сорокин.
— А этот, ну, Андреа, вернётся к ней? — спрашивает гигант Морозов своим детским голосом.
— Куда же он денется — вернётся! — утешаем мы его.
Да простят нас наши жены, но все мы, кажется, чуть-чуть влюблены в Анну Дзаккео.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96