«Наша компания приняла решение о финансировании газеты, которая будет носить название „Ла Либр Пароль“ и призвана защищать наши национальные интересы…» По соглашению между Жерином и Дрюмоном Жерин брал на себя обеспечение компании капиталом в 300 тысяч франков, а Дрюмон должен был получать редакторское жалование в 2 тысячи франков и 10% от прибылей газеты. Более того, г-да Дрюмон и Жерин «подарили» друг другу по 150 акций по 2 тысячи франков каждая, и разделили между собой 600 тысяч франков.На стене каждой комнаты в редакции «Ла Либр Пароль» висело распятие.Вскоре после этого Жерин был арестован по обвинению в многочисленных мошеннических операциях. Этот неприятный инцидент был объяснен на страницах «Ла Либр Пароль» (3 января 1893) как «акт политической мести». Вместо финансиста в состав редакции была введена подставная фигура — некто Виаллар. Конкурирующее издание объявило, что он еврей, а его настоящее имя — Кремьё. Хотя Виаллар-Кремьё представил свидетельство о крещении, вскоре его имя было вычеркнуто из списка директоров. Жюль Герин объясняет, как экономический раздел «Ла Либр Пароль» в сотрудничестве с «Ла Семэн Финансьер» использовался для крупномасштабного шантажа. Кампания открылась атакой на банк «Креди Фонсьер», который, как утверждалось, контролировали евреи немецкого происхождения. Задолго до этого по Парижу начали ходить слухи, что многие пайщики газеты — евреи. Герин объясняет, как это произошло. Цель Дрюмона состояла в том, чтобы продать как можно больше своих 150-франковых акций по спекулятивной цене в 2 тысячи франков. В 1897 году в «Ла Либр Пароль» появилась статья о некой якобы незаконной сделке барона Робера Оппенхайма. Вскоре без всякой видимой причины кампания против Оппенхайма прекратилась. Он заставил Дрюмона замолчать, купив у него три акции за 6 тысяч франков.В 1900 году богатым антисемитам разослали письма, предлагавшие им приобрести акции по 2 тысячи франков. Дрюмон старался сбыть эти акции. В течение семи лет газета рекламировала компании с сомнительной репутацией, фальшивые акции, обанкротившиеся золотые прииски и медицинские патенты. Доверчивостью читателей больше невозможно было злоупотреблять, и в 1910 году Дрюмон, которому было тогда 66 лет, продал газету. Он потерял большую часть своего состояния, когда обанкротился банк (не еврейский), в который он поместил свои деньги. Он умер во время Первой мировой войны.Методы антиеврейской кампании Дрюмона пытались оправдать тем, что его мотивом, по его собственному признанию, было исключительно религиозное и патриотическое чувство. Пьер Ле-канюэ писал: «Образ этого человека, исполненного редкостной любви к своей вере и к своей стране, с безумным бесстрашием в одиночку атакующего сильного, многочисленного и коварного врага, достоин всяческого восхищения» (104, 2, 338). Однако Дрюмон редко позволял своей ненависти к «коварным» врагам вмешиваться в денежные дела. Евреи, на которых нападала «Ла Либр Пароль», зачастую могли купить за солидную сумму молчание Дрюмона, а рекламу своих коммерческих или финансовых предприятий поместить по обычному тарифу. Полемика Дрюмона была не просто нелепой, она была подлой, но он знал, что делает. Он писал для публики, которая, как он уже убедился, примет даже самую грязную ложь, предложенную им. Так, читатели были потрясены сообщением из его «Евангелия антисемита» о том, что евреям удалось заразить часть населения России сифилисом. Даже Юлиус Штрайхер в своих наиболее нелепых утверждениях не достигал тех границ низости, которых достиг Дрюмон в своем замечании о немецком поэте еврее Генрихе Гейне:«Этот изысканный поэт, утонченный парижанин — на самом деле брат грязных жидов, галицийских жидов с пейсиками, которые, собравшись на очередное ритуальное убийство, смотрят друг на друга счастливыми глазами, пока из открытых ран жертвы струится чистая алая христианская кровь, которая пойдет на изготовление сладких булочек в Пурим» (53, XV). Это проявление «безумного бесстрашия», кажется, ускользнуло от внимания не только Пьера Леканюэ, но и отца Сиднея Ф.Смита, который сделал ложный шаг, включив в статью «Иезуиты и дело Дрейфуса» следующее утверждение Дрюмона, выступавшего тогда в качестве поборника интересов Франции против еврейского «международного капитала»: «Вам скажут, что наша кампания против еврейских спекулянтов — это религиозная кампания. Это совершеннейшая ложь… Я в жизни не написал ни слова, которое могло бы оскорбить религиозные чувства последнего галицийского еврея» («Мане», январь 1899). Леон Доде был в восторге от изображения «галицийских жидов с пейсиками, собравшихся на очередное ритуальное убийство». В 1904 году он сказал своим читателям, что «Эдуард Дрюмон ясно показал номадически-еврейскую *15 сторону личности Генриха Гейне» (49, 119).Среди молодежи, окружавшей Дрюмона, самым одаренным, самым неумолимым ненавистником еврейства был Леон Доде, в прозе которого различимы те стальные, безжалостные, угрожающие нотки, которые радиослушатели услышали через 40 лет в передачах Уильяма Джойса *6 из Гамбурга:«О раса Иуды, вы, порочные люди! Неужели вы так никогда и не поймете тех, среди кого вы живете, вы — ненавистные и вонючие, но самодовольные? Поймете ли вы, наконец, что добрые французские души, которые временами кажутся безучастными, способны перейти от спокойствия к ужасным порывам, так что ваши друзья, ваши деловые связи и ваши чековые книжки не смогут спасти вас от справедливой мести?» (49, 201).Вскоре во Франции и Германии прозвучал многозначительный вопрос: «Что с ними делать?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116