Гуруджи — совершенное существо, и все, что он делает, делается для меня, потому что он — на моей стороне. Так что я смогу себе позволить раскрыться, могу без опасений покориться ему. Я знаю, что гуру ведет меня по верному пути». В подобном отношении есть что-то не совсем правильное. В лучшем случае оно простодушно и наивно. Мы порабощены вызывающим благоговейный страх, вдохновляющим, величественным и красочным аспектом «гуруджи», мы не смеем вообразить себе никакого иного отношения. Мы выработали в себе убеждение, что все переживаемое нами представляет часть нашего духовного развития. «Я сделал это; я пережил это; я сам себя сделал; я знаю почти все, потому что прочел книги, и они подтверждают мои верования, мою правоту, мои идеи. Все совпадает».
Мы можем проявлять сдержанность еще и потому, что по-настоящему вовсе не проявляем покорности, чувствуя себя этакими утонченными, многоумными и почтенными людьми. «Разумеется, мы не можем отдаться этой грязной заурядной уличной сцене реальности». У нас появляется чувство, что каждая ступень на пути, по которому мы идем, должна быть прямо лепестком лотоса, и мы вырабатываем особую логику, которая соответствующим образом объясняет все, что с нами происходит. Если мы падаем, мы заранее обеспечиваем себе мягкое падение, предотвращаем внезапный толчок. Но покорность не включает в себя подготовки мягкого падения; она означает просто падение на твердую обычную почву где-то на каменистой дикой окраине. Если мы открыты, тогда мы падаем на то, что есть.
Согласно традиции, покорность символизируется такими видами практики, как простирание: это действие падения на землю с жестом покорности. В то же время мы раскрываемся психологически и полностью отдаемся, отождествляя себя со всем самым низким, признаваясь в своих несовершенных и грубых качествах. Нет ничего, что мы боялись бы утратить, поскольку мы отождествили себя с самыми низкими элементами. Делая это, мы готовимся к тому, чтобы стать сосудом, пригодным для восприятия учения.
В буддийской традиции существует основополагающая формула: «Я нахожу убежище в Будде; я нахожу убежище в дхарме; я нахожу убежище в сангхе». Нахождение убежища в Будде — это пример признания отрицательной стороны как части нашего естества, открытость по отношению к ней. Нахождение убежища в дхарме объясняется особым смыслом слова «дхарма» — здесь оно означает «закон существования», жизнь как она есть. Я желаю открыть глаза на обстоятельства жизни каковы они есть. Я не желаю считать их духовными или мистическими, но я желаю видеть жизненные ситуации такими, какими они в действительности являются. Нахождение убежища в сангхе объясняется смыслом слова «сангха» — это «сообщество людей на духовном пути», «сотоварищи». Я желаю разделить свое переживание жизни с товарищами по странствию, по исканиям, с теми, кто шагает вместе со мной. Но я не хочу опираться на них, чтобы обрести поддержку; я желаю лишь идти вместе с ними. Существует очень опасная склонность во время движения по пути — опираться на других. Но когда в группе людей все опираются друг на друга, тогда если случится кому-то упасть, — упадут все остальные. Поэтому мы не хотим опираться на кого-то другого. Мы просто шагаем вместе бок о бок, плечом к плечу, работаем вместе. Этот подход к покорности, эта идея нахождения убежища весьма глубока.
Неправильный способ искать убежища заключает в себе стремление укрыться — это поклонение горам, божествам солнца и луны, всевозможным другим божествам; мы поклоняемся им просто потому, что они более велики, чем мы. Такого рода искание убежища подобно реакции малыша, который говорит: «Если ты побьешь меня, я скажу маме». Малыш думает, что его мать — это великая личность, архетип всемогущества. Если он подвергается опасности, он автоматически обращается за помощью к матери, непобедимой, всеведущей, всемогущей личности. Ребенок верит, что мать может охранить его, верит в тот факт, что она является единственным человеком, способным спасти его. Искать убежища в материнском или отцовском принципе — это поистине признаться в собственном поражении, ибо такой искатель убежища не имеет никакой глубинной силы, не обладает подлинным истинным вдохновением. Он постоянно занят оценкой чужой силы, большей или меньшей. Если мы малы, тогда кто-то больший способен сокрушить нас. Мы ищем убежища, потому что не можем позволить себе быть слабыми, оставаться без защиты. При этом мы стремимся к самооправданию: «Я такое мелкое существо, но я признаю ваше величие. Я хочу поклоняться вам, принять участие в вашем великом бытии. Прошу вашей защиты!»
Покорность не является вопросом о том, как мы низки и глупы, не является вопросом желания быть возвышенными и глубокими. Она не имеет ничего общего с уровнем и оценками. Вместо этого мы отдаемся потому, что хотим общаться с миром «каков он есть». Нам не надо классифицировать себя, считать себя ученым или невеждой. Мы знаем, где стоим; поэтому делаем жест покорности, раскрытия, который означает связь, соприкосновение, контакт с предметом нашей покорности. Мы не испытываем смущения относительно богатой коллекции своих качеств, сырых и грубых, красивых и чистых. Мы представляем их все предмету покорности. Акт покорности не содержит в себе поклонения какой-то внешней силе; он скорее означает и работу и вдохновение, так что человек становится открытым сосудом, в который можно налить знание.
Таким образом, открытость и покорность являются необходимой подготовкой для работы с духовным другом. Мы признаем свое фундаментальное богатство вместо того, чтобы проливать слезы над воображаемой нищетой нашего бытия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12