– Вроде бы да.
– Мне нужно, чтобы ты воспроизвел образ этой стены, – с неожиданной категоричностью потребовал кореец. – Закрой глаза.
Я зажмурился и вдруг, к моему изумлению, передо мной с неожиданной яркостью и отчетливостью возникла стена. Я был действительно поражен. Никогда в жизни у меня не бывало столь ярких и реальных видений. Отчасти в этом было повинно состояние воспаленного воображения, в которое меня повергали слова и действия Грозовой тучи. К этому человеку я испытывал одновременно и неприязнь, и жгучий интерес. Взрывчатый коктейль эмоций, бурлящих у меня внутри, невероятно обострил мою восприимчивость.
Еще не исчезло видение стены, как кореец сорвал лист, уже начавший увядать, с ветки, свешивающейся через стену.
– А вот это лист, – произнес он, протягивая его мне.
Я взял лист, осмотрел его с одной и с другой стороны, повертел в руках и, все еще не понимая, чего добивается от меня Грозовая туча, тупо посмотрел на него.
– А это – водосточная труба.
Перейдя на другую сторону улицы, кореец подошел к водосточной трубе, свешивающейся с трехэтажного здания, и постучал по ней.
– А вот это… – продолжил было он, но тут я не выдержал.
– Подожди, – взмолился я. – Я и так знаю, что это за предметы. Для чего ты мне их называешь?
– Вот в этом все вы, европейцы, – с укоризной произнес Грозовая туча. – Вы никогда не слушаете до конца и поэтому не понимаете простейших вещей. Мы учим язык. Язык общения.
– Но я и так знаю, что это водосточная труба.
– Зато ты не знаешь, что это именно та водосточная труба.
– Что означает та водосточная труба?
– Черт побери, это та водосточная труба, которую ты, тупица, будешь вспоминать при слове «водосточная труба», когда я буду говорить с тобой.
– Послушай-ка, дружок, – сказал я. – Тебе не кажется, что мы слишком стеснены во времени, чтобы разглядывать все составляющие окружающего мира и запоминать их образы?
– Времени для постигающего боевое искусство нет, – заявил кореец. – Оно – твоя жизнь.
– Я с этим не согласен. Зачем тратить время на всякую ерунду? Мне хочется заниматься лишь полезными вещами.
– Это не ерунда, – возразил Грозовая туча. – Это твое сознание. Человек, который не мыслит, не может запоминать. Человек, который не запоминает, не может учиться. Человек, который не может учиться, не может мыслить. Следовательно, ты – обезьяна.
Я не обиделся на это слово, поскольку меня заворожила причудливая логическая цепочка, выстроенная моим собеседником.
Увидев, что я не реагирую на оскорбление, кореец произнес с издевательски-детскими интонациями:
– Большая-большая обезьяна!
Чувствуя подвох и понимая, что он хочет меня раздразнить и вывести из равновесия, я улыбнулся и сказал:
– А ты – маленькая обезьяна-туча.
– Вот за это я тебя и полюбил! – радостно воскликнул кореец и, неожиданно бросившись ко мне, принялся воодушевленно обнимать и целовать меня, от чего меня чуть не стошнило – слишком уж ярко всплывал в памяти образ засунутой в рот руки и длиннющей струи блевотины.
Осторожно высвободившись из его страстных объятий, я спросил:
– Почему же ты меня полюбил?
– Поскольку в тебе есть образ.
– Какой образ?
– Ну, ты все равно этого не поймешь, ты же еще европеец.
– По-моему, я останусь им по гроб жизни, – засмеялся я.
– Хватит о грустном, – отрезал кореец. – Пойдем, я покажу тебе свое искусство. Я увидел это место.
За разговорами мы миновали несколько перекрестков, и Грозовая туча указал мне на переулок, в котором находилась бывшая тюрьма с заложенными ракушечником окнами, что придавало ей сходство с полуразрушенной средневековой крепостью. Нас окружали глухие стены, какие-то задворки.
Кореец подвел меня к тюремной стене, я взглянул на него, и мне показалось, что я вижу перед собой совершенно другого человека.
Время пролетело как-то незаметно, и вечер сменился ночью, озаренной яркой сияющей луной. На улицах почти не было людей. Вдали спешил по своим делам какой-то прохожий. Кореец следил за ним одними глазами, не поворачивая головы до тех пор, пока он не скрылся за углом, а потом посмотрел на меня, став неожиданно серьезным и отчужденным.
Каким-то изменившимся, хриплым и надтреснутым голосом, в котором совершенно не чувствовалось акцента, он сказал:
– Только не бойся, только не пугайся, только ничего не пугайся, пожалуйста.
Голос показался мне замогильным.
Я был настолько ошеломлен изменениями, происшедшими с Грозовой тучей, и самой ситуацией, что как-то не обратил внимания на исчезновение акцента и вспомнил об этом только впоследствии, примерно через два года, когда Ли заговорил со мной на чистейшем русском языке и сказал:
– Сегодня я говорю с тобой без акцента, поскольку ты научился слушать меня, ведь именно акцент заставлял тебя внимательно прислушиваться к тому, что я говорю. Теперь я могу разговаривать с тобой как с равным. Наконец-то, мой маленький брат, ты стал большим братом.
Но это случилось потом, а тогда я ошеломленно наблюдал какую-то невероятно торжественную перемену в его осанке, в его позе, в его взгляде. Мне показалось, что он вырос. Его костюм, который выглядел таким грязным и отвратительным днем, совершенно преобразился ночью, образовав единое целое с этим непредсказуемым человеком. Исчезли мелкие детали, и осталось только общее впечатление от фигуры, облитой лунным светом, неожиданно ярким для осени.
Мои чувства были настолько обострены, что я ощущал трепетание воздуха, которое можно было сравнить с предгрозовым состоянием, когда атмосфера кажется вязкой и наэлектризованной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148