Все остальные, не ведая, что творят, побросались в воду, охваченные гибельным сомнамбулизмом, во власти которого оказался корабль. Когда один бросался в воду, другие мгновенно оборачивались с озабоченным видом, как будто вспоминая что-то, и тут же забывались снова. Так исчезли все, и я полагаю, что то же самое произошло и накануне, и с другими, и на других кораблях. Вот и все.
Мы смотрели на этого удивительного человека с вполне понятным любопытством.
— А вы ничего не почувствовали? — спросил его мой сосед по каюте.
— Нет, почувствовал — большое безразличие и одержимость теми же мыслями, но ничего больше. Не знаю, почему я больше ничего не чувствовал. Полагаю, дело вот в чем: я не стал утомлять себя сопротивлением во что бы то ни стало тому, что ощущал, как, вероятно, поступали другие. И даже моряки, не отдавая себе отчета в происходящем. Я просто смирился с этой гипнотической смертью, как если бы меня уже не было на свете. Нечто подобное, несомненно, произошло и с часовыми той самой знаменитой охраны, которые вешались каждую ночь.
Поскольку трудно было что-либо возразить или добавить, все хранили молчание. Некоторое время спустя рассказчик удалился к себе в каюту. Капитан проводил его презрительным взглядом.
— Шут гороховый! — пробурчал он.
— Напротив, — сказал больной пассажир, ехавший на родину умирать, — если бы он был шутом, то не перестал бы думать обо всем этом и тоже бросился бы в воду.

1 2