Не знаю, сопоставлял ли кто-нибудь нашу былину с каменными изваяниями, рассеянными по Алтаю, Киргизии, Монголии. Но было бы неплохо, если бы они оказались заехавшими так далеко русскими богатырями.
Еще в XIX веке у нас ходили поверия, согласно которым в рисунке поселяется душа нарисованного, и, значит, искусство портрета волшебно, предосудительно. Но интереснее другое. Архаическая скульптура совсем не портрет, но сосуд, в котором обитает душа запечатленного существа, будь то покойный родственник, враг или демон. Это-то и позволяет идолу быть таким неотесанным, массивным, безликим, приближаясь более к камню, нежели к человеку. Он - вместилище, храмина, темница души, а не тело. Его можно сравнивать с амфорой, в которой погребается прах. Присутствие именно этого, а не другого лица почти не отражается на поверхности камня, глядя на который, следует помнить не о том, кто здесь нарисован, но о том, кто в нем заключен, и накидывать мысленно образ тайного обитателя на грубую его оболочку, отчего она в наших очах вострепещет и заиграет. Как на фасаде здания не написано имя хозяина, а знают лишь посвященные, кому принадлежит, так в лице истукана не ищите портретного сходства. Оно - стеноподбно. Удобно ли жить в доме, представляющем точную копию вашего индивидуального облика со всеми случайностями позы и настроения? Нет, мы выбрали бы себе более конструктив-ную форму. Так и здесь - с Аполлоном Бельведерским. Он-то - как живой. Да в нем никто не живет. Ему - в позе танцора - поклоняться не тянет. Скифской бабе - тянет: в ней кто-то сидит. В архаическом искусстве главенствовала не идея изображения, но идея поселения. Впоследствии кукла как дом и гроб - сменилась более зримым и возвышенным пониманием в иконе: лица - окна.
Прошлое нам говорит своими курганами: - Ты думаешь, я было менее реальным, чем ты?
Не странно ли, что от всего погребального обряда - от египетских пирамид, отпеваний, жертвоприношений - нам остались одни тапочки? Те тапочки, без веры в Бога, продаются при похоронных бюро - из черной бумаги: чтобы покойнику было легче на тот свет идти...
Старики говорили: - Спортишь сапоги! - А я не верил...
Человек любит свои сапоги: сапоги - это реальность. Но в сапогах главное - не головки, а голенища. Они обхватывают и держат ногу в тисках. В сапогах человек собран, подтянут. Поэтому их любят военные. Не грязь, не пыль тому причиной, но ценное самоощущение, которое дают сапоги. То же тугой ремень, портупея стимулируют активность к удару, готовность к приказу. Так же некогда дамы затягивались в корсет. Они выезжали на бал, как на бой. Оседлание тела. В сапогах человек уверенее в себе. Он не одинок - в сапогах. Они держат его в руках так же крепко, как рука сжимает эфес сабли.
...Летний перегон, расстилающийся перед глазами наподобие пустыни, только тогда станет менее тоскливым, когда мы вступим в него, пойдем по нему, и ожидаемая тоска начнется и обоймет, а не будет вечно маячить где-то на горизонте. Всякое дело важно начать, и лето тоже, а оно с этой погодой как бы отодвигается и посмеивается, шепча: я еще далеко, а когда вы до меня доживете, то еще увидите, какое я буду большое!
...Писать фразами, пространными как рыдания, и покрыть долготу дней протяженностью текста.
Мандельштам прекрасен. Удивительны в нем при нелюбви к философствованию чувство осмысленности бытия и - обжитости мироздания при собственной бездомной беспомощности. Он отовсюду извлекает лад и порядок без гроша за душой. Его голод к естественно-научным занятиям посреди бродяжничества, как видно из записных книжек, питался тоской по структурам, по иерархическим комбинациям, предлагаемым на выбор наукой, к идеям которой он, в сущности, безразличен, пассивен. Это более интерес к стилистике жизни, чем к теориям и практическим выводам, это - лишенное профессорского пиетета, подвижническое культурничество, воодушев-ленное не высшим образованием, не желанием просвещать и командовать, но голосом крови, которая тоже ведь не из пустой воды, но имеет твердый состав. Как Есенин назвался последним поэтом деревни, так Мандельштам явил собою последнего интеллигента. Но ему был уже внятен призыв: "и среди бедствий будьте как пришельцы", и, сбросив доспехи сословности, благополу-чия, брюсовщины, авторитетную тяжесть столетий и академий, он остался голым человеком не на голой, однако ж, земле, но помня, откуда пришел - на раздольях истории.
Как дети ставят ультиматум матери:
- Привезу жену с крашенными пальцами.
- Привози кого хочешь, только сам приезжай.
А что еще она может ответить?
Знакомый зек рассказал. В день, когда у него родился сын, он обошел киоски и купил все газеты за то число. Чтобы потом, когда сыну исполнится восемнадцать, - преподнести: что было в твой день рождения! План не удался. Жена вышла замуж, и сын не знает отца, и пакет со старыми газетами, наверное, выкинули. Жена была без фантазии. А хорошо было задумано!..
Рассказали о лагернике, который многие годы уже не пользуется ларьком. Не потому, что экономит деньги, а просто организм, говорит, уже так приспособился, и не нужно сбивать его с рельс. Глядишь, ларек отменят, и, уже привыкнув, не выживешь. Психо-физиология низких температур. Экзистанс на дальних дистанциях.
Кто как приспособится. Один приспособился - все десять лет просидеть в буре, чтобы не работать, на пониженном питании: так уже легче - привык. Уезжая, он одолжил у кого-то сорок копеек. Паспорт, говорит, я сразу выброшу. И денег мне не надо. Мне бы, говорит, только до железной дороги добраться...
Когда его били, он думал только о том, как бы возможно скорее потерять сознание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76