Мол, наше вам с кисточкой. Хотя, между прочим, это он насмотрелся всякого, пока плыл в лодке, и если уж кто тут должен хлопать дверью, так это он, а не Мария, которая небось и сбежала, только чтоб не встречаться с ним глазами, точно как Марион, которая вон делает вид, будто читает, и он говорит ей: ну, а ты чего не уходишь? Почему ты так себя ведешь? – спрашивает Марион из-за газеты. Ах, так это я так себя веду – как, интересно? Она молчит, и он припечатывает кулак об стол: отвечай! Тогда она говорит, что никуда идти не собиралась, но не понимает, почему он так разозлился. Мария тихо приоткрывает дверь и прислушивается; она хочет поймать его на гадостях в свой адрес, к тому же придуманных, чтоб он сказал, что она... но ничего подходящего не приходит ей в голову, а он вдруг усмехается: вот незадача – что ни сделаю, все не так! Крафт поднимается. Он решил воспользоваться отсутствием смотрителя: надо подняться на маяк, посмотреть, как далеко бьет свет. Он смотрит на часы. Они остановились на семи минутах девятого. А теперь сколько? Какая разница, отвечает он сам себе. Одиннадцать, например. Крафт обувается. Когда они остановились? Что он делал в семь минут девятого? Ботинки сырые. В доме горят все окна, но два в спальне занавешены. На кухне кто-то встает, Мария закрывает дверь. Часов у нее нет, но уже поздно, можно ложиться, а потом притвориться спящей. Круг света жиже, чем он думал, ночь затирает и его. Кстати говоря, готовый рассказ, прикидывает Крафт: мальчик, которому первый раз подарили фонарик; как он напугался из-за того, что видит лишь то, во что упирается луч. Вон лодка лежит. Смотритель барабанит по столу, Марион стоит у него за спиной и смотрит в окно. Крафт сходит по лестнице и огибает дом с восточной стороны, здесь он раньше не бывал. Он заглядывает в кухонное окно: он там, сидит, потом поднимается на ноги. Мария спит. Смотритель проходит мимо Марион, через холодную террасу, на улицу – на пристань. Стоя у туалета, Крафт видит, как он залезает в лодку – неужели снова уйдет в море? Но нет, он выдувает бутылку пива, еще две берет с собой, идет домой, запирает за собой входную дверь – на кухне пусто. Он садится за стол, пьет и тасует непустые фантазии, вылепившиеся из его переживаний, и думает: она пошла на это не за пустяк! Крафт раздевается, он пытается угадать, сколько теперь времени – если б хоть заметил, когда было семь минут девятого! – потом подводит на три часа вперед, в аккурат семь минут двенадцатого, и крутит колесико, потом пожимает плечами – да хоть семь минут первого! – все это не играет никакой роли, ни ма-лей-шей, тем более я не знаю, какое сегодня число, постой, постой, я приехал десятого, это был вторник – или среда?., а сегодня пятница, пятница?., тогда завтра нужно сплавать за покупками, ему это понравится. И не забыть купить маргарин. Он садится на кровати. Смотритель маяка расположился за кухонным столом. Мария лежит лицом к окну. Марион стоит в центре своей комнаты, точно под лампой, и отбрасывает маленькую, похожую на нимб тень; она смотрит на вековые, одетые в зелень деревья, едва видя их; не очень много лет тому назад она любила залезть на дерево и невидимкой смотреть на проходящих по тропинке (почти исключительно влюбленные парочки, спешащие в амбар на лугу), иногда успевая подслушать их разговор. Она различает шум и выныривает из прошлого, но звук ничего не говорит ей, он совершенно нейтральный, и мысли ее принимаются плести новую паутину, цепляясь то за кухню, то за хижину. Потом она подходит к окну, отдергивает занавески, смотрит в ночь.
Нет, говорит она про себя. Берет с окна каменный кругляш, взвешивает его на руке и, хотя считает, что заклинание давно утратило силу, что она теперь не та, все же произносит покорно, словно отбывая повинность: миллион лет тому назад. Ничего, конечно, не почувствовав, она кладет камень на место, задергивает шторы, вздрагивает от высокого, режущего слух звука. Мария, погружаясь в сон, ловит этот неприятный звук краем сознания и успевает подумать: он вообще ложиться не собирается? – ночь уже. И засыпает. Крафт спит на боку, поджав колени и примостив руки между бедер, в позе эмбриона. Тревожится Марион, ей хочется и не хочется неизвестно чего; и негде ей притулиться в мире, который вдруг так преобразился. У смотрителя кончилось пиво; он стоит и всматривается в гостиную; она тонет в полумраке, напоминая о праздниках и семейных торжествах и о том, как ему было страшно вчера, пока он искал Марию, отчего его жажда мести уступает место грусти и усталости. Пойду расскажу Марии об этом, решает он, но она не отвечает, когда он окликает ее и спрашивает, не спит ли она? Он опять зовет: Мария! – громче, теряя терпение. Она ворочается, но не отвечает. Черт тебя подери, рычит он, хватает подушку с одеялом и возвращается в гостиную, тащится к дивану и сидит в обнимку с мягким тюком, уставившись на дверь. Она не закрыта, но что происходит внутри – не видно. Пусть попробует не прийти, накручивает он себя. Марион лежит, вслушиваясь в темноту; она слышит, как скачет сердце, кажется ей. Зря я не заперла дверь. Мария открыла глаза, одна мысль крутится у нее в голове: с меня довольно, с меня довольно. Будь у него хоть какие-то основания, знай он хотя бы... Мардон не желает раздеваться, даже ботинки он не снимет. Он накидывает на себя одеяло и отворачивается к стене. Не надо мне было брать одеяло, надо было просто уйти, тогда бы она заволновалась, вполне мог обойтись покрывалом. Он ложится на спину и смотрит на своих и ее родителей в черных овальных рамках. Мать посылает ему взгляд с высоты. Она всегда приглядывает за ним, а остальные трое смотрят на что-то непонятное, вроде пальмы – когда они с Марией женились, в ателье у фотографа стояла пальма.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16