С твоей склонностью к громоподобным реквиемам.
– Едва ли я уместен в человеческом обществе, это правда.
– Изумительно сурово, – сказала Гвиневера. – Ты лязгаешь во сне, знаешь ли. Изумительно. У меня же – приступ бездыханности.
Ланселот потянумшись к ней.
– Не здесь.
– Я мерзок и презренен, – сказал он, – ибо не могу принесть радости любви моей.
– Уверяю тебя, вина в том моя. Я пуста, как устричная скорлупа. Когда тебя нет рядом, я изобретаю себя, сочиняю Гвиневеру и проживаю эту Гвиневеру. Но в те нечастые мгновенья, когда ты со мной, Гвиневера эта отбывает куда-то прочь, и мне остается лишь… бездыханность, наверное.
Ланселот сокручинимшись.
– Я жалок и подонист, – сказал он, – и ныне ж я должен уйти, дабы молить о твоем прощении.
– Ты должен уйти, дабы молить о моем прощении?
– Есть жалкая хижина, где я выполняю епитимью. В Кардиганшире. Вроде хлева для прокаженных. Я парюсь там и бичую себя. Прямо туда-то я нынче же и удалюсь.
– Изумительная мысль, – сказала Гвиневера. – Я еду с тобой.
– Тебе нельзя. Тебе вскоре видеться с Артуром.
– Я не виделась с ним все эти месяцы. Мне донесли, он постарел.
– Артур вечен, – сказал Ланселот. – С тем же успехом ты могла бы выразиться о камне: камень постарел.
– Его поведение по отношению ко мне являет – временами – твердокаменность. Но жаловаться грех. Он все эти годы был мне хорошим мужем. По его собственному определению.
Официант приближаючись с длинной цветочной коробкой цвета сурового полотна.
– Ты заказал мне цветы. Как это мило.
– Я не заказывал, – сказал Ланселот. – Однако явно следовало.
– Адресовано джентльмену, – сказал официант.
Ланселот открываючи коробку.
– Что это?
– Моя булава – моя вторая любимая булава. Я давеча оставил ее в мужской уборной „Агнца и Стяга“. Ее кто-то вернул.
– Там записка.
Он распечатал конверт.
– Это не записка, а каракули. Похоже на математическую формулу. – Он сунул клочок бумаги в дублет. – Как бы то ни было, я очень рад, что она ко мне вернулась. Уже не рассчитывал с нею свидеться.
– А имя у нее есть?
– Я называю ее „Поток Терзания“.
– Очень воинственно. Вселяет ужас.
– Я всю свою жизнь что-нибудь крушил , – сказал Ланселот. – Неужели это лучший способ существования на свете?
– По крайней мере, достоинство твое признано всеми. В моем же случае все полагают, что я – просто то или просто это. Просто прекрасна, как правило. Говорят, я добиваюсь всего, чего пожелаю, просто будучи прекрасной.
– А я – сокрушеньем.
– Говорят, у меня в голове не наличествует мозгов. Говорят, я ужасная женщина и погублю все королевство.
– Крушу, себя не помня, изо дня в день; только сокрушишь что-нибудь как полагается, тут же сваливается что-нибудь еще и тоже требует сокрушенья…
– Говорят говорят говорят…
– Долженствование здесь попирается, – сказал Ланселот. – Вероятно, долженствование должно говорить само за себя, но я ни разу не видел, чтобы с ним обращались должным образом – ни в печати, ни с лекционной кафедры. Когда та охотница всадила стрелу мне в попу, деяние сие стало оскорблением долженствованию. Этого не должно было произойти. Я рассказал эту историю сэру Роже, и теперь он пересказывает ее без устали всем, кто скачет через его заставу. Чтобы рыцарь Круглого Стола пронзен был эдаким манером, да еще и женщиной, – значение сего превышает любую курьезность. Это уже относится к области того, что не должно произойти , а данная категория обладает значительным философским интересом, как легко признает всякий, кто когда-либо интересовался аномалиями. Оскорбление моему достоинству и рядом не стоит с оскорблением долженствованию.
– Вполне, – сказала Гвиневера.
– Любовь наша, сходным же образом, есть афронт долженствованию – для начала, пощечина привычной морали, а затем пощечина морали непривычной, уже хотя бы тем, что означенную любовь так дьявольски трудно консуммировать: откуда ни попадя лезут журналисты, Артур невозможно благороден в рассуждении всего этого, и прочая и прочая. „Должно“ любви, по крайней мере, должно быть возможным.
– Именно, – сказала королева.
– Мне нравится, что ты меня так хорошо понимаешь, – сказал рыцарь. – Меньшего я и не ожидал. Война – вот, разумеется, еще один пример.
– Разумеется, – сказала королева. – Не должно ли нам теперь возвратиться в мои покои?
– В Британии слишком много негров, – сказал Ха-Ха. – Ваша их-миграция из Египта, Индии, с Кариб и еще бог весть откуда губит страну. В Альбионе слишком много туземцев, белые пришельцы. Вы проиграете войну.
– Вот злобный чертяка, а? – сказал Артур.
– Язычок у него еще тот, – сказал Ланселот. – А скажите, вы когда-либо встречали поистине черного рыцаря?
– В смысле – черного черного?
– Да.
– Не припоминаю.
– А я встречал одного, – сказал Ланселот, – и он парень просто редкий. Из Африки. Так и блещет успехами. Я доставлю его пред ваши очи, чтобы вы могли вести с ним беседы, ежли пожелаете.
– Ланселот, вы уходите от вопроса.
– Которого?
– Войны. Она проистекает плохо. Все наши полевые командиры вершат чудеса, но война все равно идет плохо.
– Ветер переменится.
– Нет, не переменится, – сказал Артур. – Все дело в Уинстоне. Который трудится под впечатлением, что всем заправляет он. Вы видели ставку, которую он себе выкопал под Уайтхоллом?
– Не видел.
– Распрочертовское сооружение. У него там комнаты для карт и комнаты для телексов, комнаты для расшифровки и зашифровки, а также еще бог знает что. И уместно аскетичная спаленка на тот случай, если тяготы ведения войны вынуждают его там заночевать. На кровати – армейское одеяло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30