Два-три листка были положены на пол, на потертый коврик у ног Николая Егоровича.
Он сидел в домашних туфлях, в старенькой домашней тужурке. От жарко натопленной печки шло приятное тепло.
Некоторое время он продолжал писать. Тонкая вставочка в массивной морщинистой руке быстро ходила по бумаге. Он меня не стеснялся. Крупные губы под седыми усами чуть шевелились. На секунду перестав писать, он взглянул на пол, перегнулся грузным корпусом через подлокотник кресла и, слегка закряхтев, поднял один листок. Затем перо опять заходило. Мне показалось, что на его лице мелькнула довольная улыбка.
- Николай Егорович, - снова сказал я.
- Сейчас, Алеша, сейчас...
Затем, все еще не отводя взгляда от недописанной страницы, Николай Егорович откинулся, вздохнул и повернулся ко мне. Выцветшие добрые глаза рассеянно смотрели на меня.
- Что у тебя такое? - мягко спросил он. - Выдумал что-нибудь?
- Да, - сказал я, сразу охрипнув из-за волнения. - Сейчас я вам что-то покажу. Но, ради бога, никому ни слова...
- Ну, ну, только не пугай. И так сижу по уши в секретах.
В те годы Жуковского постоянно привлекали к консультации по вопросам военной авиации, а созданная им аэродинамическая лаборатория получала военные задания. Тут-то и сумел, заметим кстати, к нему проникнуть Подрайский. К этому же периоду, как легко можно установить по списку трудов Жуковского, относятся его работы о полете снарядов и о полете бомб.
Я развернул чертеж. На письменный стол Жуковского лег первый набросок мотора "Адрос".
С мальчишеских лет я привык, зная доброту Николая Егоровича, делиться с ним всеми своими конструкторскими выдумками. В Орехове, бывало, изобразишь что-нибудь на бумаге - и к нему. До конца жизни Жуковский сохранил способность удивляться. Рассматривая мои детские проекты, он обычно с удивлением прищелкивал языком. Потом говорил: "Знаешь, Алеша, это интересно. Очень интересно". Или иначе: "Знаешь, это сомнительно. Это, пожалуй, не пойдет". Затем начинались необыкновенно увлекательные для меня разговоры.
Объясняя Жуковскому идею мотора, я с волнением ожидал, что же он скажет: "интересно" или "не пойдет"?
- Интересно, очень интересно! - произнес Николай Егорович. Оставь-ка это мне до завтра, чтобы я подумал.
Но по его глазам я видел, что Жуковский не заинтересовался. Он смотрел на меня ласково, но рассеянным, отсутствующим взглядом, думая явно о другом.
- Оставь это до завтра, - повторил Николай Егорович.
В его тоне слышалась просьба. Он словно просил меня, стесняясь сказать это прямо: "Сделай милость, не мешай мне, пожалуйста, сейчас".
Однако страсть, как известно, беспощадна, и страсть конструктора тоже. Уловив деликатную просьбу Жуковского, я, не дрогнув, произвел новый натиск:
- Николай Егорович, это не пустая выдумка. Есть коммерсант, который потратится на такой мотор. Эту вещь возьмет Подрайский для амфибии.
- Как? Для чего?
У Жуковского невольно вырвался этот вопрос, но взгляд по-прежнему был умоляющим, взглядом он опять попросил: "Избавь меня от этого!" Нет, Николай Егорович, не могу избавить.
- Разве вы не знаете? Только, Николай Егорович, это абсолютнейшая тайна. Меня отправят пожизненно на каторгу, если... Видите ли, Николай Егорович, придумана такая штука...
Тут же на листке бумаги я нарисовал амфибию с десятиметровыми колесами и постарался пострашнее рассказать, как это чудище будет действовать на войне.
- Интересно, - вяло проговорил Жуковский.
- Для этой махины пока нет мотора. "Гермес" слабоват... А я, Николай Егорович, сконструирую свой мотор так, чтобы по габаритам он сразу годился бы и для самолета Ладошникова...
- Для Ладошникова?
Пристально взглянув на меня, Жуковский взял со стола принесенный мной набросок и стал его рассматривать, отодвинув на вытянутую руку от слегка дальнозорких глаз. Я поспешил объяснить придуманную мной новую схему. И вот наконец-то, наконец-то Жуковский несколько раз удивленно прищелкнул языком. Потом оглядел меня, опять перевел взгляд на эскиз и опять прищелкнул.
- Знаешь, Алешка, это... - произнес он и приостановился.
По его взгляду, по тону я уловил: он уже не отсутствовал, он ясно видел чертеж.
- Это интересно! Это очень интересно! - с тем же выражением закончил Жуковский.
Третий раз он повторял эти слова, но теперь они были сказаны так, что меня словно подбросило ударом электрического тока. Захлебываясь, я выложил Жуковскому свои затруднения.
- Ганьшин отказывается делать расчет, - говорил я. - Сомневается в себе... А я ничего не могу, если нет расчета.
- Ну, это у него меланхолия, - сказал Николай Егорович. - Он отлично с этим справится... Хотя...
Вновь вытянув перед собой руку с эскизом, Жуковский опять всмотрелся. Потом вдруг засмеялся.
- Ай-ай-ай, что выдумал! - воскликнул он. - Да, тут есть кое-какие сложности. Интересно! Ты сам не понимаешь, до чего эта задачка интересна...
Его глаза загорелись. Жуковский был пойман. Жуковский увлекся.
Он поглядел на письменный стол, на листки, лежавшие у его ног, что-то досадливо пробормотал, расчистил на столе перед собою место, положил чистую страницу и сказал:
- Ладошникову еще ничего не говорил? Ну, пока не говори. Оставь мне это до завтра. Я этим немного позаймусь.
Выходя из его кабинета, я едва удерживался, чтобы не подпрыгнуть.
31
Рассказывая вам об этих давно ушедших временах, о приключениях моей юности, я порой сам поражаюсь, как удержались в памяти всякие мелочи.
Например, отлично помнится, что на следующий день пришлось воскресенье. А по воскресеньям Николай Егорович никуда не ездил. Утром я явился в Мыльников переулок и черным ходом проник в кухню.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183