В последних классах реального училища я уже чертил так - без линейки и без циркуля. Окружность, полуокружность, дуга без усилия и без промаха всегда изящно и точно возникали под моей рукой.
Подняв лист, я торжествующе сказал:
- Это идеально точная окружность. Проверьте. Велите достать циркуль. Вот, не угодно ли, точкой я нанесу центр.
И, вновь положив лист, я опять одним движением руки, одной точкой обозначил центр. И вдруг вздрогнул. Окружлость не была точной. Я никогда не поверил бы, что со мной это может случиться, но глазом конструктора я теперь видел воочию: мне изменила рука.
К счастью, следователь не смотрел на меня. Заинтересовавшись, он слегка привстал и глядел на чертеж. А я уже овладел собой, уже понял, что нельзя терять ни секунды, - надо поражать и поражать, чертить и чертить.
- Это геометрически точная окружность, - уверенно повторил я. - Вот ее центр.
Я указал на карандашную точку, которую только что поставил, которая, словно удар по глазам, мгновенно вскрыла мне фальшивую линию.
- Проверьте... Прикажите достать циркуль. Вот вам еще одна окружность.
И, развернув лист, я на развороте начертил вторую окружность. Проклятие! Рука снова не слушалась меня. В одном отрезке кривизна опять не была точной. Это легко мог установить глаз профессионала или циркуль. В отчаянии я готов был бросить карандаш, но спокойно сказал:
- Теперь вот вам несколкько концентрических кругов.
Это, пожалуй, самое трудное в черчении: концентрически повторить испорченную неточную окружность, в другом масштабе воспроизвести ее порок, ее отступление от правильного круга. Это трудно сделать даже специальными инструментами. Малейшая новая фальшь при концентрическом расположении будет кричаще заметна. Но зато при удаче, в которую я уже не мог верить, будет достигнута иллюзия абсолютной правильности всех кругов. Раз! Одним махом я начертил концентрический круг, в точности повторяя неточность. И, не веря глазам, передохнул. Удалось! Иллюзия вступила в права, порок кривизны перестал быть заметным. Два! Возник следующий концентрический круг. Опять хорошо, чудесно, адски удачно! У меня, вероятно, горели глаза, горели уши, разгорелось лицо; следователь, человек логического мышления, острого ума, смотрел на меня как-то совсем по-иному, смотрел удивленно. А я продолжал удивлять:
- Вот прямая. Вот параллельная. Еще одна параллельная. Вот перпендикуляр.
Линии ложились безошибочно. Я проводил их от руки, твердо и чисто, словно по линейке. Карандаш давал угольно-яркую линию, все выглядело чертовски эффектно. Однако в запасе у меня был еще один потрясающий номер. Я вынул из кармана логарифмическую счетную линейку, которая всегда была со мной, и перочинный нож.
Взяв другой карандаш, я быстро подточил его, чтобы острие чуть кололось. Затем провел еще одну очень тонкую прямую.
- Теперь я буду откладывать размеры, - сказал я. - Прошу убедиться: это я делаю на глаз с такой же точностью, как этот инструмент.
Я резко пододвинул следователю свою линейку. И тончайшими черточками стал отмечать размеры, объявляя вслух:
- Два миллиметра... Шесть миллиметров... Восемь. Двенадцать. Расставляю цифры. Очень прошу вас, проверьте.
И я протянул следователю лист. Он взял линейку, покачал головой, словно удивляясь, зачем он это делает, усмехнулся и принялся мерить. Я не сомневался, что размеры точны.
Способностью без промаха откладывать размеры я тоже владел с юности: этот дар был своевременно развит упорным черчением, конструкторским трудом, и хотя в последние годы я не сконструировал, не начертил ни одной стоящей вещи, но недавняя работа по электромонтажу, требующая точности в чертеже и в натуре, все же упражняла глаз.
Следователь приложил к бумаге линейку, еще раз покачал головой и вдруг с улыбкой, с интонацией любопытства попросил:
- Отмерьте-ка двадцать два миллиметра!
- Двадцать два? Извольте.
Привстав, я на той же бумаге, на той же прямой, моментально обозначил еще один отрезок. По-прежнему с улыбкой любопытства следователь тотчас приложил линейку. Я видел: моя черточка абсолютно совпала с соответствующей чертой на линейке.
- Да, очень редкий талант, - сказал он.
Теперь улыбнулся я, расплылся в улыбке, порозовел от признания.
30
Однако, вспоминая это теперь, я предполагаю, что следователь, хотя и был, несомненно, поражен, все же не без тайного умысла произнес эту фразу. Способность чертить от руки, откладывать размеры на глаз еще не является талантом. Человека, который, например, быстрее арифмометра производит головоломные подсчеты в уме или мгновенно составляет стихи, еще нельзя назвать талантливым.
В возбуждении, в горячке минуты мне было простительно этого не понимать, но мой следователь, наверное, это отлично уяснил. И он все-таки сказал:
- Редкий талант...
- Необъяснимая сила, - торжествующе произнес я.
Он живо откликнулся.
- Да? Вы так определяете талант?
Он уже разговаривал со мной так, будто бы шла вольная беседа, а не следствие, - вольная беседа двух мыслящих людей о некоторых загадках природы. Я ответил:
- Есть поговорка: "Что в поле туман, то ему счастье, талан". Это определение народа. Стихийная сила, "что в поле туман".
Я говорил уверенно, но сам же почувствовал какую-то неточность, неполноту определения. Вспомнился миг, когда я беззвучно повторял: "Теряю талант, теряю талант". Вспомнилась окружность, которая незаметно для чужого глаза мне не удалась, окружность с неправильной, неточной кривизной. Что-то неладное, чего я еще не понимал, творилось с моим даром.
- Да, необъяснимая сила, - упрямо повторял я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183