— Он не увольнял, — поспешно сказала Порция. — Я сама ушла.
— И все же… — Рот Крула растянулся еще шире.
Раньше подземным богам писали подобные просьбы на свинцовых табличках: «…свяжите, обвяжите, помешайте, опрокиньте…» Даже когда гладиаторы начали исполнять желания на арене, такие таблички продолжали изготовлять тайком. Хотя за них можно было на всю жизнь угодить в списки гладиаторских книг и лишиться права исполнения желаний. Но уж коли это право потеряно…
— Элий умер, — сказала Порция.
— А если бы он был жив? — Крул чуял добычу и не желал отступать.
— Не знаю. Мне кажется… Да, наверное… он поступил со мной некрасиво.
— Ага, уже теплее… Летиция должна за это ответить. Наверняка она тоже…
— Нет, нет, она ни при чем.
— А еще кому-нибудь тебе хочется отомстить, пожелать всяких бед? Неужели никому? — Одному человеку…
— Кому? — Крул плотоядно облизнулся.
— Секретарю Тиберию. Он такой подонок. Вот ему бы… — Порция сжала платок в кулаке, будто это была шея Тиберия. — Этот старый пердун теперь служит Летиции, а я…
— Так что должно случиться с Тиберием, крошка?
— Чтоб ему переломали ноги, — прошептала она с ненавистью.
— Замечательно! — Крул восторженно потер руки. — Ты меня не разочаровала, детка. Это просто замечательно. Загляни к нам через месяцок, может, для тебя и найдется работа.
Порция вышла из редакции со странным чувством гадливости и страха. Не надо было говорить о Тиберии. Но ведь она лишь высказала пожелание… это всего лишь слова. Все равно нехорошо. Сколько лет цензоры запрещали желать другому беды. Сколько лет приучали: думай, думай, прежде чем желать, думай, можно ли желать такое. А теперь нет цензоров и можно все. Мерзко, мерзко… Порции казалось, что она вся липкая, грязная с головы до ног. И она действительно была и липкой, и грязной — пот с нее так и лил.
Порция стояла в нерешительности у дверей. Может, вернуться и сказать, что она вовсе не желает зла Тиберию? Но она понимала, что ее возвращение уже ничего не изменит.
Днем Рим так и дышал жаром, как огромная раскаленная каменная печь, в которой плавились миллионы людей. После обильных дождей в городе было парно, как в бане. Фонтаны, и те текли ленивей обычного. И вода в них была теплая, неживая.
Ариетта расхаживала по своей квартирке нагая. Проходя мимо высокого зеркала аквилейского стекла, всякий раз бросала оценивающий взгляд. Красивая. Очень красивая. Она помнила, как Вер любовался ее телом. А вот Гимп не может. Жаль…
В этот раз Гимп ушел один. Ушел и почти сразу вернулся.
— Вот, гляди. — Гимп раскрыл ладонь. А на ладони лежал жук. Маленький такой черный жучок-чудачок с длинными усиками-антеннами. Прежде Ариетта никогда не видела таких жуков. — Открою тебе тайну, — прошептал Гимп ей на ухо. — Это — гений. Он вызвался мне помочь. Как и ты. У него свои счеты с ловцами. Гений этот особенный. Он может генерировать электромагнитные сигналы. Как передатчик. Приемник будет у тебя в сумке, настроенный на гениальную частоту. Когда меня схватят — ты кинешь этого жука за шиворот ловцу. А потом отправишься к префекту вигилов Курцию и все ему объяснишь. Только и всего. Отличный план! Мне он нравится. А тебе?
Ариетта пожала плечами:
— Почему-то думала, что гений Империи должен быть более рассудительным.
— Ну был я, был рассудительным когда-то. Но теперь-то я человек! Могу позволить себе безумства… гениальные безумства — учти.
Рядом с Гимпом все казалось другим — и слова, и поступки. Будто не жизнь живешь, а захватывающую книжку читаешь. И бояться рядом с ним было невозможно. Ариетта и не боялась. Вот только противный тонкий голосок благоразумия пищал в ухо: «Остерегись, остерегись…»
— А сам ты не можешь его… кинуть…
— Нет. Не могу. Ты что, забыла — я слепой.
— Не ходи туда, — взмолилась она. — Не надо! Давай будем просто жить. Я буду писать стихи…
— Разве можно просто жить и писать стихи? Для стихов надо жить не просто.
— Наплюй на ловцов.
— Не могу. Я — гений.
— Тогда ты погибнешь!
Он лишь рассмеялся в ответ.
— Если не погиб в Нисибисе, то как могу погибнуть здесь?
Что ей оставалось — только уступить.
Вечером жара не спала. Камни отдавали накопленный за день жар. Ветер, едва дохнув, тут же затихал. Все окна были распахнуты. На крышах слышались шаги и возня — обитатели инсул выбирались туда с наступлением темноты.
Собачье время. Каникулы, одним словом. Ариетта вздохнула. Хорошо бы удрать из Рима в прохладу загородной виллы. Но куда ей деваться? Денег нет. Все полученное за книгу растрачено без остатка. Долгов — три тысячи.
Новую подачку из меценатского фонда еще ждать и ждать. Стихи — ловушка неведомых ловцов. Попал в нее — и уже не выбраться, не уйти. Кому и для чего ты нужен — непонятно. Что-то такое щебечешь и задыхаешься от восторга. И варишься в каменном котле вместе с городом. И в конце концов понимаешь, что не нужен никому.
Итак, Гимп встал в лужу и ждал. Ариетта стояла рядом за колонной вестибула и тоже ждала. Старый дом, спрессованный временем в неразрушимый монолит, был обвит плющом. Свет из окна золотил глянцевые листья. Где-то звучала музыка, где-то плакал ребенок. Жизнь вросла в камень и стала с ним единой. Люди внутри камня, внутри города. Им хорошо. А она, Ариетта, снаружи. И Гимп снаружи.
Ариетта была готова выть в голос от страха. Но она не выла. Она сочиняла стихи. Стихи выходили красивые, но она их тут же забывала.
А Гимп стоял в луже и что-то насвистывал. Ждал. Когда они придут.
И они пришли. Обычные люди в черных туниках. Они вытащили моток белой прочной веревки и принялись окутывать Гимпа, как пауки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104