Чех отрубился почти мгновенно — то ли от боли, то ли от страха, и Малышев, сам замирая от ужаса, стараясь не смотреть на то место, где среди рваного, красно-бурого, пузырящегося, несуразно торчал желтовато-белый осколок, дрожащими руками пытался отстегнуть заевшее крепление чужой лыжи, набрать на мобильнике несколько цифр, чтобы вызвать помощь… Только тогда, когда прибыли на место происшествия медики, захлопотали, вкалывая что-то мертвенно-бледному человеку прямо сквозь рукав эластичного костюма, его замутило, закружилась голова, но он все-таки встал, добрался кое-как до подъемника…Свой страх он переборол. Но вид текущей крови, жизни, покидающей тело, внушал ему безотчетную первобытную ненависть, будил смутную агрессию, неизвестно, на что направленную. Вот и сейчас мгновенно выветрилось из головы радостное предвкушение вечера, мысли вернулись к событиям в Снежном, где неспокойно было, ох, как неспокойно!…Девять дней назад к нему в кабинет привели заместителя председателя Объединенного профсоюзного комитета СГК Валерия Ручкина. Выманили его в Москву поводом пустячным и невинным, и ехать он согласился легко, но уже на подступах к кабинету Малышева что-то, должно быть, почувствовал — и вошел бледный, с неуверенной улыбкой.Малышев не стал его томить, решив сразу расставить все точки над «i»:— Садись, иуда.И Ручкин замер на месте, и даже глаза закрыл — все понял.Вошедший вместе с ним Шевелев выложил на стол диктофон, включил запись и кивнул Малышеву: можно!— Идею забастовки ты Пупкову подал?Ручкин не думал отпираться — чуть помедлив, кивнул.— Вслух отвечайте! — ровным голосом посоветовал Шевелев, помня о ведущейся записи, и Ручкин послушно повторил:— Да.— А тебе кто ее подбросил?Зам председателя профсоюзного комитета метнул на Малышева быстрый взгляд — может, не знает? Но малышенвские глаза, ставшие из синих льдисто-серыми, смотрели с таким презрением, что сомнения рассеялись.— Человек один, — тихо ответил Ручкин, и, не дожидаясь понуканий, добавил, — Из «Альтаира».— Имя этого человека? — снова встрял Шевелев.Если Малышева распирала ненависть, то директор по безопасности оставался совершенно спокойным. Голос его звучал ровно, почти дружелюбно. Ручкин посмотрел на него с надеждой:— Притыкин. Вадим Данилович.Шевелев глубокомысленно кивнул. Это было именно то имя, которого они ждали — имя человека, связанного и с недвижимостью на Рублевке, и со скупкой векселей.— Он объяснил тебе свои цели? — снова взял на себя инициативу Малышев.— Не… не совсем. Он… — и Ручкин умолк.— Вы, Валерий Иванович, сядьте, — так же спокойно посоветовал Шевелев, и Ручкин повиновался, — И постарайтесь собраться. Вы сделали глупость, очень опасную для компании глупость, и теперь мы вместе должны решить, как выйти из положения.Малышев вдруг с изумлением понял, что происходящее в его кабинете — не что иное, как допрос, причем допрос, ведущийся по самым что ни на есть классическим канонам: добрый полицейский (Шевелев), злой полицейский (Малышев) и до смерти напуганный подозреваемый. Вот теперь он, Малышев, исполняя взятую на себя роль, давит на сжавшегося от ужаса Ручкина, а добрый Шевелев изображает из себя мудрого комсомольского вожака, готового прийти на помощь оступившемуся товарищу. Да, Жора Шевелев свое дело знает.Ручкин же, всем телом развернувшись к Шевелеву и не спуская с него испуганных глаз, вдруг заговорил быстро и сбивчиво:— Я не знал. Не понимал вообще, что происходит. Мы встретились на съезде независимых профсоюзов. В феврале, кажется. Да, в феврале. Это был не Притыкин, другой человек, я даже фамилии не помню, только по имени. Родион его звали. Он сказал, что представляет одну крупную компанию — ну, «Альтаир» то есть. И нам, в общем, есть, о чем поговорить, поделиться. И мы после заседания пошли в ресторан. Разговаривали…— О роли профсоюзов в современном обществе? — язвительно спросил Малышев.Ручкин испуганно сморгнул, но тотчас продолжил свое эксклюзивное интервью Шевелеву:— О разном говорили. Я выпил очень много — он все подливал, ну, вы понимаете… Ну, и говорили о том, что от нас, от профсоюзов много зависит, безопасность компании, и все такое… И я уже очень был пьяный…— И что ты ему сказал? — бросил Малышев новый вопрос.— Вы поймите, я уже не соображал почти ничего… — на побелевшем лице Ручкина полыхали красные пятна, — Ну, в общем… Что-то вроде того, что знаю, как выбить компанию из колеи… Но я не собирался этого делать, вы поймите! Я же еле языком ворочал!…— Но наворочал не слабо! — злобно высказался Малышев.Шевелев же кивнул рыжей головой:— Вы продолжайте, Валерий Иванович. Это очень важно.— Я не помню… — Ручкин обмяк в кресле, — Я дальше вообще не помню — провал. Я утром проснулся в своем номере — ничего не соображаю, башка лопается…— Вот только воспоминаний о похмелье не надо! — сурово рыкнул Малышев, — Дальше что?— Нет, — возразил вдруг Ручкин, — Это существенно. Я никогда не теряю память. И никогда так не мучаюсь по утрам. Я уверен, что меня напоили чем-то… Ну, вы понимаете…Малышев только сморщился брезгливо.— А потом? — выдержав паузу, с отеческой мягкостью спросил рыжий полковник.— Потом… — Ручкин потер руками лицо, вздохнул тяжело, — Потом, через месяц, я был в Москве в командировке. И ко мне в гостиницу пришел человек. Представился Притыкиным Вадимом Даниловичем, и показал… корочки показал.— Какие корочки? — Малышев забыл о роли — спросил нормальным человеческим тоном.— Госбезопасности, — теперь Ручкин говорил тише и, как будто, спокойнее, — Принес диктофон с пленкой. Включил. Это была запись того разговора, с Родионом… И сказал, что он эту пленку может кое-кому передать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126