Только будка стрелочника. Очаровательная, удобная избушка. С отхожим местом на другой стороне пути. Чтобы тут служить, надо иметь стальные нервы. Мы решили в другой раз привезти ему сидру.
А окаянный поезд все не показывался. За нами стали скапливаться машины. Становилось все жарче, дышать было нечем. Даже сверчки заткнулись.
— А если появится мотоциклист? — спрашивает Пьеро. — Что будем делать?
— Ничего. Отправимся в тюрьму. Так нам и надо.
— А пушка?
— Стрелять в полицейского не рекомендовано.
— Это хуже, чем в любого другого?
— Еще бы!
— Почему?
Наш разговор прервал поезд. Мы и не заметили, как он подкрался и теперь со страшным грохотом мчался мимо. Товарняк. С машинами в два этажа. Чистая провокация! Нам бы одну такую! А поезд с окаянными машинами все несся и несся и казался бесконечным.
Вот тогда-то и пришла мне в голову мысль пересесть в поезд.
Пьеро со мной согласился. На следующем вокзале мы взяли билеты.
VII
В купе находилась только кормящая мать. Премилое зрелище.
Входим. Тщательно прикрываем дверь. Садимся напротив бабенки. Всячески стараемся придать себе вид застенчивых парней, чтобы не спугнуть соседку. Хотя при виде наших морд у нее вполне могло свернуться молоко. Мадонна явно чувствует себя все более неловко. Даже отняла грудь у младенца и запрятала ее в блузку. Так можно только травмировать ребенка. Тот начинает орать, и совершенно прав.
— Ему охота пить! — кричу я возмущенно. — Вы не имеете права с ним так обращаться!
Она пялит на нас глаза. В них ясно читается желание сбежать подальше.
— Не уходите, — умоляю ее, преграждая путь протянутыми ногами. — Мы лишь хотим, чтобы Иисус утолил жажду.
Пьеро берет ее за плечи и сажает на место.
— Не бойтесь моего приятеля, — любезно говорю ей. — Он так взволнован потому, что вы похожи на его мать.
А карапуз продолжает орать. Как зарезанный.
Тогда я вынимаю из кармана купюру на десять тысяч и протягиваю девахе.
Она смотрит на наши рожи, на бабки, потом снова на нас. Я шуршу деньгами у нее перед носом. В глазах у нее появляются слезы. Это может означать только «да».
— Зачем вы предлагаете мне деньги? — спрашивает она. — Мне они не нужны…
— Чего болтаешь, — говорит Пьеро. — Не валяй дурочку!
Он встает. Берет ассигнацию и засовывает в сумку девахи, ласково погладив пальцем крикуна.
— А теперь за стол!
Эта бедная мама настоящая кретинка! Конечно, обращаться с ней так — подло. По виду не скажешь, что она купается в роскоши. Но на деньги можно получить все, что хочешь. И вот она уж вытаскивает свои телеса, и младенец с ходу набрасывается на них. Ну и сосун! Наблюдаем с наслаждением, любуясь белой грудью, вынутой из-под блузки, и беззубым ртом обжоры, ухватившим долгожданный сосок. Ведем себя как два фокусника, попавших в вагон второго класса. Деваха не смеет на нас взглянуть и вытирает глаза большим платком.
Потом мирно беседуем, сидя друг против друга. Она рассказывает, что едет повидаться с отцом ребенка, который служит в армии. Поезд еле тащится по жаре. Лежа в походной люльке, младенец спит. Как и большинство пассажиров в других вагонах. Никто не толкается в коридоре, никто не беспокоит. Опущенные шторы просто мобилизуют.
Вытаскиваю из кармана другую купюру. Опять на десять тысяч. Деваха бледнеет. Я же снова начинаю шелестеть новенькой бумажкой.
— Чего вы хотите? — неуверенно спрашивает она.
— Ничего! Разве запрещено любоваться своими деньгами?
И сворачиваю из купюры птичку. Пьеро наблюдает за мной как завороженный. Он чувствует, что должно что-то случиться, что-то необыкновенное. Девица тоже это чувствует. Но не знает, что именно. И держится настороже.
— Твой парень получил увольнение?
— Да…
— На сколько?
— Это первый раз. Часов на шесть, с тринадцати до девятнадцати.
— Значит, вы давно не виделись?
— Два месяца.
— Предвкушаешь?
Она так и розовеет. Но добродушно улыбается.
— Куда отправитесь?
— Не знаю… В гостиницу…
Наступает пауза. Птичка готова. Она мне здорово удалась.
Бумажная птичка на десять тысяч франков.
— Разве я не имею права играть со своими деньгами?
— Ну да… ну да…
Кладу птичку ей на бедро.
— Держи! Это тебе…
Она не решается к ней прикоснуться. Краска на лице сменяется бледностью. Деваха пристально смотрит на меня. Даже ресницы не шевелятся.
— С какой стати? — глухим голосом спрашивает она.
— Нам хочется, чтобы ты провела несколько часов в лучшем отеле, в самом дорогом и красивом номере, с ванной, чтобы вымыть твоего пропахшего потом парня. Нам охота, чтобы ты перепихнулась с ним на просторной кровати. Чтобы вам принесли шампанского на серебряном подносе. Чтобы вы выпили его, лежа в кроватке. Нравится?
Она бестолково что-то кудахчет, вроде «да».
— Вот и ладушки, — говорю. — Но деньги надо заработать!
Страх снова охватывает ее.
— Каким образом? — спрашивает.
— Лично я был бы не против, чтобы ты дала пососать сиську моему другу. Он очень любит молоко. Я уверен, что это доставит ему удовольствие. Верно, Пьеро?
— Ну…
— Тогда за работу, старина!
Тот не очень решительно поднимается. Деваха пятится на сиденье, словно перед ней змея. Пьеро встает у нее между коленями и начинает расстегивать блузку. Та бурно дышит. Он расстегивает пуговички одну за другой. Появляются кружева. Особого рода лифчик, который застегивается спереди. Пьеро же ищет застежку сзади. И ничего не находя, начинает нервничать. К счастью, деваха догадывается ему помочь. У обоих дрожат пальцы. И вот перед ним две полные молока груди. Пьеро тихо склоняется над шишечкой соска и с наслаждением вдыхает его запах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111