— О Жаклин, — отвечал он, не двигаясь с места. Я чувствовал, что он способен на все, и был готов в случае паники стрелять ему по ногам.
* * *
В доме он не мог усидеть на месте. Бродил босым из комнаты в комнату, словно кот. Плитка заглушала его шаги, так что я никогда не знал, где он находится. Я пытался с ним разговаривать, ответ получал не всегда. Целыми часами он пролеживал на кровати Жаклин — голый, с сигаретой во рту, следя за тем, как дым поднимается к потолку. И ждал, когда это наступит. И все время вдыхал запах трусиков девчонки. Вытягивался на животе, зарыв нос в гульфик, и не шевелился.
— Если ты будешь их все время доставать, — говорил я ему, — запах быстро улетучится.
Он был красив. Мне его было жаль и очень хотелось утешить. Но он не обращал внимания на мои улыбки, а я не смел подойти к нему и уж тем более коснуться его, такой он был взвинченный. Иногда Пьеро сдавался, приходил ко мне и сидел в ногах много часов подряд, не спуская глаз с моего члена, который день ото дня становился все крупнее.
Как уцелевший после катастрофы, я должен был, естественно, осознавать свое везение и ценить, что оказался в привилегированном положении. Это удесятеряло мою потенцию, особенно когда он, положив голову на колени, не спускал с меня своих печальных глаз. Шло время, мы не двигались с места, не в силах оторваться друг от друга, но и не притрагиваясь друг к другу. При этом я был по-прежнему непреклонен, а он печален. Я пытался читать, мы делили одну сигарету.
— Тебе надо бы думать о другом, иначе станешь стопроцентным педиком.
— Ты прав, — отвечал он.
И возвращался к бикини.
* * *
Однажды утром, когда я собирался за покупками, он попросил меня купить ему ножницы, фломастеры, клей…
— Я хочу рисовать, — сказал он.
— Договорились. Лишь бы ты отвлекся.
Я купил ему целую коллекцию фломастеров — толстых, маленьких, всевозможных цветов. Мне так хотелось сделать ему приятное.
Ничего не сказав, он забрал покупку, даже не поблагодарив, и заперся в комнате Жаклин. Я оставил его в покое, радуясь, что могу наконец побыть один и не прислушиваться к тому, как его босые ноги бродят вокруг меня… Он не показывается целый день. Это позволяет мне просмотреть все газеты. Уже испытывая любопытство, часов в шесть захожу в комнату.
Ну и ну! Просто не могу прийти в себя! Комнату нельзя было узнать. Пьеро отлично рисовал. На всех стенах разными цветами он изобразил всевозможные порнографические сюжеты! Груди с фиолетовыми полукружьями, раздвинутые бедра на черном и кровавом фоне, разнообразные задницы, некоторые в момент испражнения, но особенно много было пенисов, огромных и скукоженных, яиц и багровых головок члена, устремленных в сторону голубоглазых девочек с открытыми, как для причастия, ртами. Он расклеил на стенах вырезанных из датских журналов девочек и смонтировал все это с тремя бикини, набив их для правдоподобия бумагой. В этом монтаже фигурировала теннисистка в ультракороткой юбочке, склонившаяся над мячом. Трусиков на ней не было. Та же теннисистка сидела на мотороллере, но вместо сиденья был изображен член. Все это чередовалось восторженными надписями: «Жаклин, сучка последняя, любовь моя, ну и разложу тебя. Пьеро-задрыга сует свое шило один раз в папу, один раз в маму, один в Иисусика, но только в зад». Он улыбался, гордый, как павлин.
— Здорово?
— Потрясно…
Представляю выражение лиц девочки и ее родителей, когда они приедут сюда первого августа. Он решает не оставить без внимания и другие комнаты. Занятый весь день, Пьеро к вечеру возобновляет свое занудство. Ему непременно хочется куда-то выйти. Он говорит:
— Чем мы рискуем в темноте?
— Нельзя, — отвечал я. — И перестань нудеть. — Ему, видите ли, хочется наведаться и в другие домики. Чтобы порыться там, найти что-нибудь. Что?
— Не знаю, — отвечает, — что-нибудь. Женские вещички, новые купальники, новые запахи, рубашки, прозрачную фигню.
Я неизменно отвечаю «нельзя». Что не так уж и просто, когда мучают те же желания. Честно говоря, я совсем не прочь был увидеть голого Пьеро в прозрачном нейлоне. Но приходится проявлять осторожность за двоих. «Нет и нет», — твердил я без конца. Он заставлял меня разыгрывать фраера, а это мне не шибко нравилось. Я каждый день был вынужден орать на него. Пьеро же лишь насмехался надо мной. «Не кричи так громко, — тихо отвечал он. — Привлечешь внимание бригады по борьбе с гангстерами». Либо вытягивался по стойке смирно: «Слушаюсь, мой лейтенант!»
С ним было даже труднее, чем с девчонкой. Той можно было поддать раза два, и она бы присмирела. В крайнем случае, запереть в сортир. Но с таким драчуном, как Пьеро, это не сулило ничего хорошего… Приходилось все время упреждать его. Два-три раза я был вынужден врезать ему, но он потяжелее меня, и его ответ весил поболее. Он из тех, кто умудряется, выскользнув из рук, оказаться сзади. К счастью, мое серое вещество работает лучше и быстрее, чем у него.
Моим самым надежным оружием против него был страх. Я все делал, чтобы он почаще потел от страха. Достичь этого было не так уж трудно, потому что я тоже дрейфил. Кстати, чем ты умнее, тем тебе труднее в жизни, это общеизвестно.
Я продолжал стоять на стреме у ставней, опасаясь появления какого-нибудь засранца в форме. Тот свободно мог объявиться тут. Ночью я держал под подушкой пистолет, сняв предохранитель. И просыпался при малейшем шуме. Все это действовало на Пьеро. Но едва он начинал нервничать, как я ловко переводил разговор на тюрьму. Надзиратель. Карцер. Передачи. Проверки. Двор. Прогулка. Отбой. Все это мы знали теперь наизусть.
* * *
Целую неделю мы прожили так, гуляя в лесу и в дюнах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111