На груди у хорька красовался полицейский значок, его правая рука небрежно поигрывала дубинкой. Было ясно, зачем он явился. Чарли оцепенел. Оставалось еще два выхода – через мужской гимнастический зал и через женский, но санитары уже перекрыли их. Оцепеневший, не отводя взгляда от скатерти из страха встретиться с кем-нибудь глазами, Чарли все больше съеживался, словно на него уже обрушился удар дубины. В этот момент он вспоминал, как впервые появился в этом городе, вышел из поезда, распираемый жалкими, наивными мечтами и надеждами, вспоминал, как надрывался в подвале Букбайндера, как околачивался по улицам, увешанный рекламными щитами, как поднимал вместе с Бендером бокал «Отар-Дюпюи» в роскошном гостиничном номере «Таверны Поста». «И вот чем все это закончилось, – думал он. – Вот чем все закончилось».
– Добрый день, друзья мои! – Доктор сиял и потирал руки, похожий на рабочего, готового приступить к любимому делу. Он прошел вдоль всего стола, развернулся. – Желаю вам весело провести праздник, прошу вас насладиться всей программой увеселений, запланированной на вторую половину дня, включая пение хором и фейерверк вечером. Благодарю вас за то, что вы согласились присутствовать на ланче, который я попросил организовать миссис Хукстраттен, и надеюсь, что вы сочтете его не только приятным для желудка, но и поучительным. И, разумеется, я должен поблагодарить саму миссис Хукстраттен за помощь в осуществлении моего плана. Я знаю, это далось ей нелегко в силу обстоятельств, о которых вы сейчас узнаете.
Всплеск аплодисментов в честь миссис Хукстраттен, но она едва их услышала. Закусив губу, сцепив руки на коленях, она отвернулась от Чарли.
Чарли так внимательно рассматривал свою тарелку, что мог бы уже с закрытыми глазами воспроизвести каждый штрих ее узора. Он не шевелился. Запах, заполнявший это помещение, парализовал его. Сырой, тропический запах, запах разложения, гниения, гибели, предательства, умирающей надежды. Больше ничего Чарли не ощущал. Рыдания душили его, ему не хватало воздуха.
Доктор приплясывал на носках, кружился, изображал какие-то пируэты. Как он наслаждался! Вот он уже стоит напротив Чарли, рядом с широкоплечим, задумчиво кивающим Филпотом, начальником балтиморской полиции. Соединил ладони горкой:
– Среди нас находится, – провозгласил он, – обманщик и преступник наихудшего сорта, человек столь бессовестный и подлый, что я решил выделить время из моего чрезвычайно насыщенного расписания и созвать это собрание, дабы поймать его, уличить и предостеречь вас всех от него и ему подобных.
Он сделал паузу, не сводя глаз с Чарли.
– Этот человек способен нарушить любой из основополагающих принципов человеческих взаимоотношений. Он обманул свою покровительницу, миссис Амелию Хукстраттен – женщину, которая спасла его от нищеты и унижений, обеспечив ему еду, одежду, дав образование, которая помогла ему встать на ноги. Этот человек не колеблясь, мошеннически выманил деньги у нашего мистера Лайтбоди, образцового пациента, самого доброго и доверчивого человека, какого только можно себе вообразить – он сделал это, предварительно ослабив его способность к сопротивлению алкогольными напитками, которые тайком пронес в наше учреждение, вопреки самым священным для нас запретам… Этот человек глазом не моргнув обманул сотни бедных, честных, добросовестно трудящихся бакалейщиков нашего штата, он, можно сказать, украл огромную сумму в тридцать пять тысяч долларов у наиболее почтенных жителей этого достойного и прогрессивного города, нашего Бэттл-Крик. И самое ужасное – он подорвал доверие общества к нашей великой и самоотверженной борьбе за спасение американских желудков, за обеспечение всем и каждому полноты жизни и долголетия, на которые все мы имеем полное право. Даже убийство не сравнится с этим!
Доктор все больше распалялся, его голова качалась из стороны в сторону под бременем горя и гнева, скорби и возмущения.
– Говорю вам, леди и джентльмены, это – самая опасная форма цинизма, нигилизма, уголовного преступления, это, без преувеличения, худшая из опасностей, грозящих ныне Америке!
Чарли онемел, оглох, все органы чувств, все ощущения в нем умерли. Болевой порог перейден. Он повесил голову, съежился и молился об одном: пусть это наконец кончится. Он мечтал о наручниках, об отрезающем от мира грохоте железной двери.
– «Иде-пи», – произнес доктор, и это название, так радовавшее Чарли когда-то, которым он гордился, в устах обвинителя прозвучало как презрительная кличка. – «„И-де-пи" Келлога». Кто-нибудь из вас слышал о нем? Нет? И прекрасно. Хотел бы я, чтобы и миссис Хукстраттен, мистер Лайтбоди и хорошо знакомый нам мистер Бартоломью Букбайндер могли бы сказать о себе то же самое. Хотел бы и я сказать это о себе. Да, даже я. Потому что этот подлый и порочный индивидуум – теперь я готов произнести его имя и первым укажу на него обвиняющим перстом – мистер Чарльз П. Оссининг, позорно сидящий перед вами, – этот человек попытался даже меня впутать в сеть обмана и мошенничества, бесстыдно используя имя моего злосчастного приемного сына, чтобы шантажом принудить меня «вложить» деньги в его фиктивную компанию по производству готовых завтраков. По-моему, это совершенно возмутительно, леди и джентльмены. По-моему, это мерзко, низко, преступно.
За столом поднялся шум – грозный, обвиняющий. Миссис Хукстраттен всхлипывала, уткнувшись в салфетку.
– Тетушка! – прошептал Чарли, безнадежно взывая к ней. – Помогите мне, пожалуйста, я не… Простите меня, простите!
Амелия открыла лицо, и Чарли с трудом узнал ее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169