Присмирев, девицы ретировались. Когда же Лайтбоди снова повернулся к столу, его взгляд встретился с напуганными желтыми глазами мисс Манц. Барышня, впрочем, тут же повернулась к русскому астроному и завела разговор о погоде:
– Какая необычно холодная погода, не правда ли?
Англичанин принялся разглядывать манжеты на рубашке, а миссис Тиндермарш занялась изучением заоконного пространства. Что до Хомера Претца, то он сосредоточенно жевал нечто, плохо поддающееся зубам. Именно в эту минуту относительного спокойствия Уилл снова подумал об Элеоноре. Где она? Почему она не подошла пожелать ему доброго утра? Или метод Келлога в том и состоит, чтобы вбивать клин между мужем и женой? Разделять и властвовать? Ну уж нет, не станет Уилл Лайтбоди рассиживать тут и грызть тост в отдалении от жены!
Он как раз собирался встать, когда снова появилась официантка. Принесла ему тост, а миссис Тиндермарш – кумыса. Уилл неохотно опять опустился на стул, все оглядываясь, не появится ли Элеонора. Увы, ее не было. Дам в зале было предостаточно, буквально сотни – в возрасте от пятнадцати до восьмидесяти лет, причем все разодеты по самой последней моде (разумеется, с учетом предписаний обожаемого Шефа). Все наслаждались здоровой пищей и светским общением. Болтовня слышалась отовсюду, она наэлектризовывала воздух и сливалась в некий стройный гул, словно жужжание насекомых в летний вечер. Лайтбоди наклонился и с отвращением поднес ко рту тост.
Разок откусил – и сразу началось ворчание в желудке. Вернее, не ворчание, а рычание, да еще со злобным шипением, словно сунули палку в клетку с хищником.
– Не робейте, дружище! – воскликнул англичанин, выставив на всеобщее обозрение свои лошадиные зубы.
Мисс Манц прикрыла губки хорошенькой зеленой ручкой и хихикнула. Уилл кисло улыбнулся, захрустел хлебцем.
Когда он жевал второй кусок, а желудок уже превратился в Везувий, на плечо ему опустилась чья-то рука. Лайтбоди обернулся и увидел, что над ним нависает необъятная физиономия, похожая на китайский фонарь. Физиономия принадлежала румяному седовласому джентльмену, напоминающему комплекцией доктора Келлога – такому же коротенькому, плотненькому и пузатенькому. Джентльмен положил Уиллу руку на плечо, озабоченно нахмурился и поцокал языком.
– Нет-нет-нет-нет, – зачастил он, предостерегающе воздев палец. – Вы все делаете совершенно неправильно.
Уилл оторопел. Они что, знакомы? Он пригляделся к выпученным голубым глазам, увесистой челюсти, обесцвеченным волосенкам, венчавшим тыквообразную голову… Пожалуй, это лицо было ему знакомо…
– Жуйте, – сказал мужчина, словно отдавая приказание, а потом еще и визгливо прикрикнул: – Жуйте же! Работайте зубами! Флетчеруйте!
Он снял руку с Уиллова плеча и показал на огромный лозунг, висевший над входом в столовую. Жирные черные буквы, фута по три каждая, вслед за коротышкой призывали:
ФЛЕТЧЕРУЙТЕ!
Только тут до Уилла дошло. Это был сам Хорейс Б. Флетчер собственной персоной, во всей своей челюстно-жевательной славе. Разумеется, Лайтбоди знал этого человека. Да и кто в Америке его не знал? Флетчер был гением натуристики, открывшим миру главный принцип крепкого здоровья, диеты и пищеварения: жевание. Жевание – ключ ко всему. Флетчер утверждал (а доктор Келлог безоговорочно соглашался с ним), что панацея от всех желудочных недугов и расстройств пищеварения – полное перемалывание пищи в ротовой полости. Пищу следует размельчить челюстями пятьдесят, шестьдесят, даже семьдесят раз – пока она не превратится в кашицу, и тогда «пищевые ворота» раскроются, с радостью приняв полностью обработанный корм. Все светила пищевого тракта встретили это простое, но грандиозное открытие воплями восторга. И вот титан жевания, герой зубов и челюстей стоял возле Уилла Лайтбоди посреди огромного зала, кишевшего выдающимися личностями. Великий человек лично обучал Уилла высокому искусству пережевывания тоста. И Лайтбоди проникся торжественностью момента.
Он стал жевать медленно и вдумчиво, как никогда прежде, а мелодичный учительский голос Хорейса Б. Флетчера отсчитывал вслух: «…десять, одиннадцать, двенадцать, вот так, тринадцать, четырнадцать, да, да». Уилл старался изо всех сил, а сильные толстые пальцы Великого Жевателя нежно взяли его за шею и пригнули голову вниз, как того требовала классическая флетчерская поза. Уилл жевал, жевал, жевал, жевал. После двадцати у него вдруг заболел нижний резец; на счете «двадцать пять» онемел язык; на тридцати кусочек тоста превратился в кашу; на тридцати пяти – в воду; на сорока заболела челюсть, а крошки смешались со слюной. Потом они вдруг взяли и чудодейственным образом растворились.
Весь стол наблюдал за этой процедурой в полном молчании. Когда священнодействие закончилось и Уилл осторожно поднял голову, Великий Жеватель одобрительно хлопнул его по спине, подмигнул пронзительно-голубым глазом и с довольным видом зашагал прочь. Уилл увидел, что миссис Тиндермарш смотрит на него с лучезарной улыбкой, да и все остальные соседи по столу тоже. Казалось, сейчас они разразятся аплодисментами. Уилл не мог взять в толк – с чего такое воодушевление из-за обычного жевания, но ему все равно было приятно, и он застенчиво улыбнулся, готовясь исполнить этот номер на бис.
Но анкора не состоялось. В этот самый миг из гула голосов выделился один-единственный, знакомый Уиллу не хуже, чем его собственный, и Лайтбоди дернулся на стуле, будто пронзенный током. Элеонора! Он вскочил на ноги (стул отлетел в сторону) и принялся озираться вокруг. Ее голос вновь донесся до него.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169