Исчез и доктор Линниман. Даже Элеонора отодвинулась на задний план. Лайтбоди почувствовал, как на его физиономии тоже расплывается широченная улыбка, и схватился за левую щеку, некстати начавшую дергаться тиком.
– Сестра Грейвс, – пробормотал Уилл, глядя на нее сверху вниз. – Доброго вам утра.
– Доброе утро, – ответила она, все так же улыбаясь и глядя ему прямо в глаза. Этот взгляд удивил и смутил его.
Несмотря на свое болезненное состояние, Уилл призадумался над этим взглядом. Кажется, в нем было нечто большее, чем чисто профессиональная медицинская забота. Или померещилось? Он вспомнил, как она укладывала его в постель, как ее теплая рука касалась его кожи, вспомнил ее ножки в белых казенных туфлях, тонкую хлопчатобумажную юбку, тесно облегавшую бедра и подтянутый животик.
– Ну, – спросила она. – Вы готовы?
– Готов? К чему?
– Вы меня разыгрываете, мистер Лайтбоди?
– Ни в коем случае. Вовсе нет.
Уилл тоже заулыбался.
Сестра Грейвс склонила голову на бок, как бы желая получше его рассмотреть, и вздохнула.
– Вы что, забыли? У вас же обследование!
* * *
Десять минут спустя, поболтав о какой-то ерунде с лифтером и воспользовавшись теснотой кабины, чтобы вдохнуть полной грудью дурманящий, с примесью антисептика аромат волос сестры Грейвс, Уилл оказался в жестком кресле в кабинете доктора Фрэнка Линнимана. Кабинет, где поддерживался строжайший температурный режим, находился на первом этаже, в неврологическом отделении. Окна выходили на покрытую инеем лужайку парка, где доктор Келлог разводил оленей. По его замыслу, это должно было способствовать перевоспитанию пациентов. (В самом деле: всякий приличный, нормальный человек придет в ужас от одной мысли о мясоедении, когда будет постоянно видеть перед собой этих грациозных, безобидных, кротких животных.)
Уилл попытался откинуться на спинку кресла, но у него ничего не вышло. Этот предмет мебели был разработан самим доктором Келлогом для того, чтобы пациенты отвыкли сидеть развалясь. Сидение развалясь – первый шаг на пути к расслабленности и нездоровью. Кресло представляло собой орудие пытки: его дубовая спинка была изогнута так, чтобы сидящий поневоле выпячивал вперед нижнюю часть позвоночника, а грудную клетку и плечи напрягал и распрямлял, словно его привязали к бочке.
Уилл немного покорчился в кресле, достал из кармана часы, полюбовался френологическими схемами, висевшими на стене, а также желтыми черепами, выставленными на полках в назидание всем тем, кто пренебрегает принципами здорового образа жизни. Куда же запропастился доктор Линниман? Наверняка уплетает свои отруби с мальтозой, раздает пациентам полезные советы, пристает к замужним женщинам, обучая их интимному искусству слюновыделения, жевания и глотания. А что это за мерзкий запах? Уилл не мог определить его источник, однако ощущение было такое, будто кабинет насквозь пропитан миазмами плесени. Уилла затошнило.
– А! Мистер Лайтбоди!
Фрэнк Линниман неожиданно вынырнул из двери, расположенной в дальнем углу.
На миг показалось даже, что доктор проломился прямо через стену. Несколькими огромными шагами он приблизился к Уиллу, распятому на дыбе кресла. Линниман просиял лучезарной улыбкой, излучающей вегетарианскую энергию и чисто животный оптимизм, потом фамильярно уселся на краешек стола и уставился на пациента безмятежным взором.
– Ну-с, как мы себя чувствуем сегодня утром? Хорошо почивали? Все ли в порядке с аппетитом?
Уилл услышал, как его тусклый голос, словно сам по себе, произносит: спасибо, все очень хорошо… Нет, что он такое говорит? Ему совсем не хорошо! Он болен. Ужасно болен. Да, он поспал – впервые за три недели – и съел кусочек тоста. Но главная беда – желудок.
Доктор Линниман выслушал эту информацию без комментариев. Поелозил левой ягодицей по краю стола, сцепил на колене здоровенные ручищи и потянулся – ну чисто тигр в клетке. За его спиной, рядом с древними черепами, были вывешены фотографии, на которые до сей минуты Уилл почему-то не обращал внимания. На каждом из снимков Фрэнк Линниман был запечатлен в момент какого-нибудь спортивного свершения: то с теннисной ракеткой, то с клюшкой для гольфа, то с бейсбольной битой, то верхом на лошади, а то еще почему-то с канатом в зубах.
Фрэнк. Элеонора называет его просто «Фрэнк».
– Итак! – внезапно вскричал Линниман, соскочив со своего насеста в приступе энтузиазма, несколько напугавшем пациента. – Сегодня великий день, не правда ли? День, который перевернет всю вашу жизнь. День обследования.
В течение последующих тридцати минут Лайтбоди сидел в садистском кресле, а доктор Линниман щупал его, мял, щипал, крутил, вертел и все время что-то строчил в своем блокноте. Уиллу пришлось отвечать на вопросы о всех функциях и отправлениях своего организма, рассказать историю своей жизни и даже родословную. Он проявил ангельское терпение, хотя вся эта процедура ему совсем не понравилась. Уилл вообще терпеть не мог медицинские осмотры. После них он всегда чувствовал себя каким-то убогим, неполноценным, не принадлежащим самому себе. Хуже того – он чувствовал себя смертным. Доктор Бриллинджер не так давно подверг Уилла точно такому же осмотру. Дело было в Петерскилле, у Лайтбоди дома. С точки зрения Бриллинджера, лучше всего будет, если Уилл отправится в прославленный Санаторий и пройдет там продолжительный курс лечения. (Очевидно, то, что мнение доктора полностью совпало с мнением Элеоноры, было чистейшей случайностью.)
И что же? Вот он прибыл в великий, несравненный, превозносимый до небес Санаторий Бэттл-Крик, а ему задают здесь все те же самые вопросы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169