– Хомер Претц, – промямлил Лайтбоди, обхватив себя за плечи и отвернувшись к стене. – Он… Он умер.
Элеонора стояла над ним, упершись руками в бока. На переносице пролегла складка – верный признак того, что она очень сердита.
– Ты напился, – обвиняющим тоном сказала она. – Вот в чем дело, правда? После всего того, что для тебя сделали и я, и Фрэнк, и доктор Келлог, и все эти бескорыстные диетологи и медсестры, ты ответил черной неблагодарностью. Ты напился! – она произнесла это слово с отвращением. – Ты налакался виски, пива и джина, как какой-нибудь уличный бродяга. Ты вернулся к старому, ты перечеркнул все достигнутое. О чем ты, интересно, думал? «Выпью немножко ради праздника»? Так? Решил повеселиться в честь Рождества? – Она не давала ему возможности оправдаться, попросить прощения, объяснить – вообще раскрыть рот. – Отвечай мне, Уилл Лайтбоди! Только не думай лгать!
И Уилл во всем признался. Конечно, он сделал глупость, но теперь уж ничего не попишешь.
Элеонора совершенно взбесилась. Она топала ногами, бушевала, жестикулировала, проповедовала, рыдала, а в один момент, охваченная приступом ненависти и отчаяния, принялась колотить его измученное тело, съежившееся под одеялом. Подумать только: сочельник, а он лежит в кровати больной, и руки, обтянутые зеленым бархатом, молотят его почем зря.
– Все кончено, Уилл Лайтбоди. Я сдаюсь, я капитулирую. Я умываю руки!
Она схватила сумочку, повернулась и хотела выйти вон, но тут Уилл приподнялся на локте и жалобно крикнул:
– Хомер Претц! Вчера. Хомер Претц! В синусоидной ванне… Ах, как это ужасно!
Тут он сломался: глухие рыдания вырвались из груди, и Уилл расплакался так, словно прорвало водопровод, – из-за себя, из-за Элеоноры, из-за сестры Грейвс, из-за всего бедного, измученного человечества.
– Он мертв. Говорю тебе, он умер!
Прижав красную сумочку к своему зеленому платью, Элеонора застыла у дверей, вся напряженная, полная жизни – так выглядит лань, застигнутая врасплох на обочине дороги и готовая сорваться с места и скрыться в чаще.
– Умер?
Уилл с трудом сел, волосы упали ему на лицо. Он закрыл глаза, механическим жестом откинул прядь и кивнул.
– Уилл, милый, – гораздо мягче сказала Элеонора. – Это очень печально. Претц – это тот заводчик из Кливленда? – Она продолжила, не дожидаясь ответа. – Однако нельзя же принимать такие вещи столь близко к сердцу. Я знаю, что у тебя сверхчувствительная натура – в этом мы похожи, я именно за это тебя и полюбила, за сострадание и доброту, – но, Уилл, ты должен понимать, что человек, слишком поздно вставший на путь здоровой биологической жизни, не может за каких-нибудь полгода или год исправить все неотвратимые последствия надругательства над своим организмом и гастрономического самоубийства…
Уилл хотел услышать совсем не это. Если уж Претц мертв, то на что может рассчитывать он? К черту лекции, он нуждался в сочувствии, и ее тупое вегетарианское красноречие вывело его из себя.
– Он не своей смертью умер! Не почил во сне! – взорвался Уилл, перебив ее на полуслове. – Его убили, прикончили, и сделал это доктор Келлог со своей научной методикой! С тем же успехом этот козлобородый мошенник мог сам повернуть выключатель!
Лоб Элеоноры вновь пересекла складка. Ну все, теперь Уилл допрыгался – покусился на святая святых. Ее глаза прожгли его насквозь, плечи яростно распрямились.
– Как ты смеешь так говорить о… о… Что ты такое несешь? Что ты имеешь в виду?
– Убийство электричеством, сожженная плоть, опорожнение кишечника – вот что я имею в виду. Смерть, я говорю о смерти! – Он с мукой отвернулся, сжал ноющие виски. – На его месте мог быть я.
Элеонора не шевельнулась. Так и стояла у дверей, разъяренная, потерявшая терпение.
– Ты, кажется, еще не протрезвел?
Уилл тоскливо смотрел на нее. В этот миг он не мог взять в толк, как получилось, что он полюбил эту женщину – такую чужую, бессердечную, упрямую, – ухаживал за ней, женился. Она никогда и ни в чем его не понимала!
– Я не пьян, – сказал он. – А лучше бы был пьян. Ты понимаешь или нет? В этой вашей чертовой синусоидной ванне убили человека – изжарили электрическим разрядом, как какого-нибудь преступника в Синг-Синге. И Альфред тоже умер бы, если б я не догадался разомкнуть цепь…
Она ему не верила.
– Ты бредишь, – заявила Элеонора, и складка стала еще глубже – того и гляди расколет лоб пополам. – Я уверена, что доктор Келлог ни за что не допустил бы…
– Хомер мертв, Элеонора. Я все видел. Своими собственными глазами.
Она не знала, что на это ответить. Уилл понял: он взял верх. Еще какое-то время Элеонора стояла на пороге. За окном клубились облака, Рождество накрыло плотной темной рукавицей Санаторий со всеми его чудесами, замечательными удобствами и хитроумными приспособлениями.
– Ну хорошо, допустим, он действительно мертв, – в конце концов буркнула Элеонора. – Это еще не дает тебе права напиваться до потери сознания!
Сухой стук каблучков по полу, скрип двери.
* * *
На следующий день настал черед доктора Келлога.
Он появился в начале пятого без всякого объявления, прямо из операционной. Был суров, сердит и являл собой воплощение возмущенной патриархальной добродетели. Следом вошел пыхтящий секретарь, руки он сцепил перед собой, глаза опустил и был похож на священника, присутствующего при казни.
– Так-так, сэр! – вскричал доктор, засунул Уиллу руку в рот, чтобы посмотреть на язык, потом с размаху хлопнул больного ладонью по груди, как по пустой бочке, и сразу вслед за этим вцепился в запястье щупать пульс. – Так-так, сэр. Надеюсь, вы объясните мне, что произошло?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169