До двадцать четвертого оставалось еще двенадцать дней, и я решил, что можно на неделю задержаться здесь. Да и Ольфу не мешает проветриться. Походим по побережью, поохотимся, побываем у рыбаков, — а там и в путь.
69
Проснувшись, Ольф застал Дмитрия за странным занятием — он сворачивал огромную самокрутку.
— У тебя что, сигареты кончились?
— Есть еще.
— Интересно, — сказал Ольф, принюхиваясь к дыму. — Махра?
— Она самая… Ну, вставай, хватит вылеживаться.
Ольф словно и не слышал его. Наблюдая за тем, с каким наслаждением Дмитрий затягивается едким вонючим дымом, он спросил:
— Решил опроститься?
— Где уж нам… Ты встаешь?
— А зачем?
— Пройдемся по берегу, к рыбакам сходим.
— А успеем вернуться?
— Там заночуем.
— Ну, тогда встаю.
Выбравшись из «берлоги», Ольф с наслаждением потянулся и с завистью сказал:
— Господи, живут же люди… Тут им и океанарий, и красная икра ложками, и даже почту на дом приносят… А ты этакую благодать своим хмурым видом и мерзостным табачищем искажаешь. А правда, с чего это ты на махру перешел?
— Потому как крепкая, — в тон ему ответил Дмитрий. — Кстати, как Жанна поживает? В колхозном письме ее почерка я почему-то не обнаружил.
— Да? — удивился Ольф. — Странно… Коньячок к рыбакам заберем?
— Можно. Так как же Жанна?
— А что еще возьмем?
— Слушай, ты, шпагоглотатель… — Дмитрий сердито сдвинул брови. — Я тебя о чем спрашиваю?
— А о чем?
— Как Жанна?
— А ты еще раз спроси. А то я так давно путного человеческого слова от тебя не слышал, так уж давно…
— Что с ней?
— Ничего.
— А чего ты крутишь тогда? Не можешь по-человечески ответить?
— Могу. Уважаемый тов. Кайданов! На ваш запрос: «Как Жанна?» — отвечаем: «Как верная Пенелопа, ждущая своего Одиссея. С уважением — Р.Т.Добрин».
— Ольф, перестань. Я ведь серьезно.
— И я серьезно. Правда, Одиссей в такую даль не забирался по причине несовершенства тогдашнего транспорта, но писем тоже не писал — вероятно, вследствие отсутствия регулярных почтовых сообщений.
— Почему она не написала?
— А куда было писать-то?
— Ну сейчас-то, с тобой…
— А кто сказал, что не написала?
Дмитрий несколько секунд молча смотрел на него и тихо спросил:
— Где письмо?
— В рюкзаке.
Дмитрий круто повернулся и пошел в избу.
— Эй, погоди, я сам достану… — Ольф кинулся за ним и выхватил рюкзак из рук Дмитрия. — Неприлично рыться в чужих вещах… Держи, пан Цыпа.
Дмитрий осторожно взял письмо, положил на топчан и вытер ладони о куртку. Не глядя на Ольфа, негромко спросил:
— Что же ты сразу не сказал?
— А ты спрашивал? Я, может, этого вопроса с первых минут жду. А ты… — Дмитрий взглянул на него, и Ольф сразу умолк, отвел глаза в сторону и неловко пробормотал: — Тоже мне, олимпийское спокойствие изображал. На все, мол, ему наплевать…
— Выматывай отсюда.
— Ладно, иду. Мог бы и повежливее…
Ольф мигом выкатился из «берлоги», сокрушенно качнул головой: «Черт, кажется, переборщил… Надо было сразу отдать».
Читал Дмитрий долго. Ольф, не вытерпев, поднялся на ветхое крыльцо, встал в проеме двери и смиренно спросил:
— Могу я взойти?
— Взойди, — разрешил Дмитрий, не поворачивая головы. Сидел он, сгорбившись, перед топчаном, зажав ладони между колен. Письмо Жанны уже было в конверте, лежало поодаль.
— Солнце-то уже в три дуба стоит, Одиссей. Трогаемся, что ли?
— Сейчас тронемся.
— Только, бога ради, не умом.
— Когда поезд на Южный?
— На какой Южный?
— На Южно-Сахалинск.
— В шесть с чем-то. А тебе зачем? — удивился Ольф.
— Значит, успеем, — сказал Дмитрий, взглянув на часы.
— Куда мы должны успеть? — спросил Ольф.
— В Южный.
— А дальше?
— А дальше — в Москву. — Ольф молча смотрел на него, и Дмитрий добавил: — А из Москвы, естественно, в Долинск.
— Вот это я и хотел услышать от тебя, — спокойно сказал Ольф. — Ты немного одичал здесь и разучился разговаривать по-человечески, но я тебя приучу… Начнем укладываться?
— Да.
На гребне сопки Ольф сбросил рюкзак, сел на валежину.
— Перекурим, Одиссей, попрощаемся с пространством.
Дмитрий нехотя сел рядом, посмотрел на часы:
— Не опоздать бы.
— Успеем.
Молча сидели несколько минут. Ольф, щурясь от света большого солнца, заговорил наконец:
— А пространство вокруг них сияло огромное, светоносное, почти необъятное и совершенно пустое — если, конечно, не считать такой ерунды, как материя, изучению которой они посвятили всю свою недолгую прекрасную жизнь. И покидали они его с сожалением, грустью и радостью… С сожалением — ибо пространство сие прекрасно, а им более не дано увидеть его. С грустью — потому что не дано им в совершенстве познать его, а с радостью — потому как в другом, менее необъятном пространстве, за десять тысяч верст по прямой, ждут их верные Пенелопы. А что на свете может быть прекраснее верности? Ничего, и десять тысяч раз ничего… Идем, Одиссей.
На прямой рейс до Москвы билетов не было, и они полетели через Хабаровск. Там предстояло ждать пять часов. Дмитрий сходил в парикмахерскую, сбрил бороду — как ни уговаривал его Ольф оставить ее до Долинска, — и они основательно устроились в ресторане, приготовившись к долгому ожиданию. Дмитрий все больше молчал, рассеянно оглядывался кругом и был заметно невесел. Ольф, внимательно разглядывая его, сказал:
— Что-то не пойму я тебя, Димыч. Сорвался как на пожар, — видно, Жанкино письмо тебя погнало, сегодня же увидишь ее — а почему-то невеселый. Как будто боишься чего-то, что ли…
— Может, и боюсь. — Дмитрий недовольно посмотрел на него. — Я же дикий все-таки, а может быть, и того… в самом деле чокнутый.
— Дурак ты, братец.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147