Я закрыл рот рукой, но смех выпирал из меня еще сильнее. Только уставившись в окно и сосредоточившись, минут через двадцать я сумел взять себя в руки и вернуться к более серьезной проблеме извлечения кукурузы из правой ноздри.
Отель, в котором я поселился, не представлял собой ничего особенного, был довольно дешевым и тихим, но обладал тем преимуществом, что находился почти в центре города. Со мной был путеводитель по Австрии, содержащий такой ценный совет: «Музеи в Вене лучше осматривать по очереди». Ну, спасибо. А я-то все не мог понять, почему постоянно впадаю в депрессию — оказывается, оттого, что все эти годы посещал по два музея сразу.
Решив исправляться, я направился сначала в собор Св. Стефана. Очень большой и готический снаружи, внутри он выглядел странно безжизненным, вызывающим легкий озноб. Медь была тусклой, скамьи потертые, мрамор казался мертвым. Я с облегчением вышел наружу.
Единственная проблема Венского музея искусств — что он такой огромный. Обойдя всего три зала, я уже устал. Учитывая, какие мне пришлось заплатить деньги, следовало бы походить еще несколько часов, но я начал непроизвольно снабжать знаменитые шедевры смешными надписями. Саломея, которой подают на подносе голову Иоанна Крестителя, говорит: «Не-ет, я заказывала двойной чизбургер». Истыканный стрелами Св. Себастьян хнычет: «Предупреждаю, ребята, если кто-нибудь еще стрельнет, я позову полицию». В конце концов я сделал то, что поразило меня самого: ушел, решив, что вернусь сюда в конце недели, несмотря на входную плату.
Для разнообразия я отправился в находящийся неподалеку музей табака. В двух не очень больших комнатах пылились два десятка коробок, набитых старыми трубками, сигарами, спичками, сигаретами и портсигарами. Еще была галерея, где висели картины, не обладавшие высокими художественными достоинствами и не имевшими между собой ничего общего, не считая того, что кто-то из изображенных на них людей курил. Ходить в этот музей не рекомендую.
Так же, как и в Альбертину. Этот музей был даже еще более дорогим — сорок пять шиллингов. Я ожидал, что за такие деньги мне позволят унести с собой одну из картин. На рекламном щите снаружи было полно рисунков «из коллекции Альбертины» — художников типа Рубенса и Дюрера, но внутри я ни одного из них не увидел. Смотрительница залов по-английски не говорила, и, когда я, показав ей открытку с рисунком Дюрера, спросил, где находится оригинал, она ответила с тем раздражением, которым отличаются венцы: «Ja, ja, das ist en post-card» («Да-да, это почтовая открытка»), словно я спросил: «Простите, это открытка или пирожок?»
Однако, за исключением этого случая, венцы, с которыми я общался, не были ни грубыми, ни наглыми, хотя я много раз слышал, что они самые неприятные люди в Европе. В прекрасном путеводителе по Вене Стефена Брука «Двуглавый орел» он пишет о том, как его останавливали на улице незнакомые люди и отчитывали за то, что он перешел улицу на красный свет.
Брук также сообщал, что в знаменитом кафе Ландтманн на Рингштрассе «официанты и гардеробщицы обращаются с вами как с дерьмом». Не могу сказать, чтобы я чувствовал себя говном, но официанты действительно вели себя с непонятным превосходством. Когда я был моложе, это меня унижало, но теперь я просто думаю: «Если ты такой умный, то почему я сижу, а ты меня обслуживаешь?»
Центральное кафе, где обычно околачивался Троцкий, сидя там целыми днями, разочаровало меня. В нем была некая атмосфера — арочные потолки, мраморные столы, пианист, — но кофе был дорогим, а обслуживание так себе. Однако мне понравилась байка о двух венцах в центральном кафе, которые обсуждали политику. Один из них, только что вернувшийся из Москвы, предсказал скорую революцию в России. «Неужели? И кто же ей будет руководить? — с сомнением спросил другой и кивнул в сторону Троцкого: — Этот, что ли?»
Зато в кафе рядом с моим отелем я встретил очень радушный прием. Оно было затхлым, полуразрушенным и таким темным, что к столику пришлось пробираться ощупью. Везде на стеллажах лежали газеты. Старикан, одетый скорее как маляр, чем как официант, принес мне кофе, хотя я не заказывал, и, поняв, что я американец, стал собирать для меня журналы «Америка сегодня».
— О нет, пожалуйста, не надо, — сказал я, когда он принес мне полдюжины журналов, — бросьте их в огонь, а мне принесите какие-нибудь газеты. Но он продолжал таскать, пока передо мной не выросла стопка высотой в два метра.
Вена, без сомнения, самый грандиозный город из тех, что я видел. Колоссальные здания напоминают об имперском прошлом — парламент, дворец справедливости, музей естественной истории, музей искусств, здание оперы и, сверх всего, дворец Хофбург с его 2600 залами. Они все похожи друг на друга — мощные груды гранита и мрамора с воинственными скульптурами, расставленными вдоль крыш и фронтонов. Марсианин, прилетев на Землю, без колебаний бы приземлился в Вене, решив, что это столица планеты.
Ближе к вечеру я направился в музей Зигмунда Фрейда в его старой квартире на Берггассе. Сейчас это простая скучная улица, но в свое время Фрейд любил пожить красиво. В его квартире было шестнадцать комнат, из которых для посетителей теперь открыто только четыре. В них почти нет мебели, выставлено всего несколько мелких вещей, принадлежавших Фрейду: шляпа и трость, медицинская сумка и чемодан. Тем не менее это не мешает дирекции музея брать за вход тридцать шиллингов.
На стенах этих четырех пустых комнат висят 400 фотографий и фотокопий писем и других документов, относящихся к жизни Фрейда. Причем многие из них имеют к Фрейду до смешного слабое отношение:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67