Мать твою! Так собаки не пьют. Так вообще не пьют животные. Карат сделал из своего языка почти невидимый вентилятор и мгновенно вылакал весь тазик, расплескивая воду на полметра вокруг. Потом сел, облизал свои черные губы языком и улыбнулся.Тогда я тоже сел рядом с ним, обнял его и прошептал:— Прости засранца, Карат. Я совсем забыл о тебе…Но время шло, и надо было восстанавливать гармонию одним из известных мне способов.Можно было бы, например, выпить бутылку водки в два-три приема и на этом успокоиться. Известная доля гармонии в этом, конечно, есть. Но в этом нет ничего интересного и, самое главное, запоминающегося. Фактически, это похоже на принятие лекарства. Ужираться быстро, а потом тупо переваривать водку я не любил, а любил я медленно поглощать алкоголь вместе с литературой.Я пошел в ванну, открыл краны, отрегулировал температуру и вышел в комнату за книгой. Пока шумела вода, я шарил глазами по полкам.Я не хотел Борхеса — сегодня он был слишком сложен для меня. Он вообще желателен после шампанского. Или даже — вместо шампанского. Я не хотел и русских классиков — это тяжеловесно и усугубляет опьянение. Достоевский или Толстой — это для пива. Или даже после пива. Я было взял с полки Диккенса, но потом со смехом поставил обратно. Извини, старина, ты под водку, да еще с луком никак не катишь. Мне нужно было что-то с настроением, но без особого смысла — как акварель ребенка. Стихи я не хотел никакие… Ритм при водке должен быть рваный, как бег по пересеченной местности и непрекращающийся. А любая рифма имеет свойство подравнивать человека, убаюкивать его, нивелировать, приводить в состояние причесанности… Оно нам надо? Оно нам не надо.Вода лилась и лилась, а я все не мог выбрать. Чтобы не терять время, я сбегал на кухню, очистил луковицы, нарезал их тонкими, распадающимися кружочками и слегка сбрызнул их растительным маслом — слегка, потому что больше масла не было, и я вылил все — буквально несколько капель. Ремарк? Да при чем здесь Ремарк? Я круто посолил кружочки крупной солью, нарезал хлеб в другую тарелку и разместил кусочки горбушками вверх — так удобнее брать. Веничка Ерофеев? Нет, не Веничка. Я нашел рюмку, единственную рюмку в Федоровской квартире, я достал из холодильника трехлитровую банку холодной воды — она стояла там уже неделю и была сказочно холодна — сгрузил все это на две табуретки и отнес в ванну. Стейнбек? Вот, уже ближе к истине. Разумеется, принес я туда и бутылку «Пшеничной». Вода уже почти выливалась, но я быстро устранил это несоответствие. Но книга, книга, блядь, должна же быть книга! Я вернулся в комнату, и вдруг меня осенило. Да, да, да. Хемингуэй! «Фиеста»! И ничего больше! Я взял с полки желтоватый томик и пошел в ванную.… Есть такие вещи, которые постигаешь только на уровне какого-то подкожного восприятия. Как музыку. Ее ведь только так и можно разделить — на хорошую или плохую. И все. А джаз там это, или блюз, или Первый концерт Чайковского, или «Таганка» — дело восемнадцатое.Я пил. Горячую воду — всей кожей, водку — всеми вкусовыми сосочками, книгу — всем своим расплавленным мозгом. Технология чтения в ванной не так проста, как кажется. Одна рука всегда должна быть сухой, ибо намокшая книга — преступление перед самим собой. Засыпая или умирая — сохрани книгу, не дай ей умереть вместе с собой. На какой-то, особо летящей странице, мне пришлось выбросить руку в сторону и отправить пьяную книгу в мир живых и бодрствующих……Мне снились какие-то быки и пикадоры, потрошеные форели и бурдюки с вином, и еще я жалел испанцев, потому что у них было холодно. Холодно и мокро. Мокро и холодно. И как-то твердо и неудобно… Стая Одинокого Ветра-2 — У некоторых людей есть бог, — сказал я.— Таких даже много. Эрнест Хемингуэй. «Фиеста (И восходит солнце)»
Я открыл глаза, скользнул куда-то вниз и вдруг набрал полный рот воды. Отплевываясь и матерясь, я попытался вскочить… Куда там! Ноги упирались в какое-то скользкое скошенное дно… Я лежал в ванне, донельзя остывшей, и медленно приходил в себя. Посмотрев в сторону я увидел куски хлеба, пустую трехлитровую банку и бутылку с остатками водки. Судя по запаху, где-то еще должен был быть лук. Но его не было видно. Только тарелка с жирными пятнами. Зато во рту было подобие советской овощной базы, на которой праздновался день работника перерабатывающей промышленности. Я вдруг вспомнил почти все.«Сколько ж время?», — подумал я. Но ответить на этот вопрос было не просто. Для этого надо было хотя бы вылезти из ванны. Я с трудом сел и попытался включить горячую воду. Не сразу, но пошла. Правда, сначала омерзительно холодная, потом терпимо теплая, а потом засверкал, заискрился горячий бурный поток. Я понежился ровно столько, чтобы сбить озноб. Потом закрыл кран, вытащил пробку и огромной трясущейся каракатицей, соскальзывая и снова упорно выкидывая свои щупальца с присосками, вылез, стараясь не посбивать на хрен обе табуретки с остатками трапезы.Я вытерся хуй знает чем — какой-то тряпкой, лень было ее разглядывать, открыл дверь и стал собирать островки одежды. Когда я, в основном, облачился, то нашел взглядом электронные часы с зелеными косыми цифрами. «Четыре, твою мать, чего?», — подумал я…В комнате было почти тихо. Тихо, если не считать двух абсолютно не резонансных дыханий. В одном углу перед дежурной костью спал Карат, а на моем любимом диване я увидел омерзительную картину храпящего Васи, одетого и в ботинках.Этого я никак не ожидал. Не было среди моих воспоминаний никакого Васи в ближайшие несколько часов. Я, вроде как, лег в ванну и, вроде как, встал из ванны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44