Бытие Мать никогда не доверяла кухонным шкафчикам. С момента основания колонии оотеки – капсулы с яйцами – традиционно откладывались в кухонных шкафчиках, чтобы новорожденные жили рядом с основными запасами пищи. Но, раздувшись от тридцати восьми детенышей, моя прекрасная матушка потащилась в коридор, дабы мы явились на свет под книжным шкафом. Она не хотела, чтобы мы умели читать. Только заподозри мать, что сделают книги с ее детьми, она убила бы нас в зародыше. Она лишь хотела нас выкормить; сладкий тягучий библиотечный клей, что скрепляет книги, заменил нам материнское молоко.Едва матушка сбросила оотеку, выводок в панике кинулся бежать. Мельтешащие ноги прошлись мне по голове, в глазах потемнело. Я выбрался и проковылял через полку к фолианту с теплым земным запахом – видимо, книгу брали в руки часто, но ненадолго. Я не мог разобрать золотое тиснение на синей обложке, однако с отвагой юности вскарабкался на корешок, не дрогнув, и начал проедать себе путь внутрь.В те месяцы я содрогался нередко. Что ни страница – предательство, убийство, похоть, месть, мания, геноцид, обман, инцест или иной неописуемый порок. Зачем решили издавать эти хроники? Им самое место на свалке, в глубокой яме, под грудой камней. Я отчаянно переполз неприступную книжную закладку и приступил ко второму разделу книги, поменьше. Еще хуже. Сколь ни зловещи преступления, сколь ни жестоки преступники – все прощалось. Будто ничего и не было. Тогда я и понял, что не хочу иметь дела с людьми. Раз уж человек властвует над каждой тварью, пресмыкающейся по земле, я лучше посижу здесь в укрытии и буду страдать лишь над письменными свидетельствами человеческих извращений.Увы, мать была права: эта книга взрастила меня. Я полинял дважды. Я задыхался в тесноте. Снаружи стоял день, когда голова моя протиснулась наружу. Я оглядел корешок. Золотые письмена обрели четкость: я был дитя Библии.Двадцать или тридцать мне подобных как ни в чем не бывало сновали внизу по громадному коридору. Я еще не видел убийств, предательств или жестокости – мне было нечего прощать. Но я уже знал достаточно и жить снаружи не хотел.Я перепрыгнул на верхушку соседнего тома с захватанной бумажной обложкой и зарылся туда. «Илиада» оказалась не лучше Библии – столь же непостижима. Но для меня обе книги стали пророческими. Я заразился любопытством. Подобно антропологу, я должен был понять, правдивы ли все эти рассказы о дикости человеческой натуры. Выманив меня из троянского убежища, человеческая порода одержала первую победу над моим здравым смыслом.На полке я встретил братьев. Мы увеличились раза в четыре с той поры, когда виделись последний раз, но я узнал их мгновенно.– Фила ты помнишь? – сказал один, указывая на другого. – А я – Колумб.В оотеке нам не требовались имена.– Псалтирь, – сказал я. Больше ничего не пришло в голову.– Чем древнее язык, тем специфичнее звучание, – поведал Фил. – В Древнем Египте звук «аб» означал: танцевать, сердце, стену, продолжать, требовать, левую руку и цифру. Все вместе. Представляешь?– Неудивительно, что господь увел избранный народ из земли фараона, – сказал я.– Один и тот же звук обозначал силу и слабость, а другой – одновременно «приближаться» и «удаляться». Эти первобытные люди были просто не в состоянии постичь идею без ее антитезы. У меня из-за спины появился Миллер.– Бедный блядский дикарь. Идет на свидание вслепую и ни хрена не знает. Будет цыпочка сукой или свиньей, высокой или коренастой, тупой или умной. Потом они пожрут или не пожрут, дикарю достанется проблядь или целка, и он ткнется, а может, и не ткнется ей в гнилую или сладкую пизду.– Неудивительно, что они так медленно размножаются, – сказал Колумб.– Они не слишком плодовиты, – пояснил я. И только тут заметил, что в воздухе пахнет экзотической едой.Колумб продолжал:– А что вы скажете о слове, которое обозначает все сразу: маленькую машину семейства двудверных, вентилятор в блоке питания, подслушивающее устройство, пройдоху и величайшую поп-группу всех времен и народов?Фил потряс головой:– Весьма примитивно.– Еще одна подсказка, – прибавил Колумб. – Это также означает одно чертовски красивое насекомое. – И он дико завращал усами.– Это жук, что ли? – засмеялся Фил. – Идиотски звучит. Я бы предпочел зваться «аб».– А вот из латыни, – продолжал Колумб. – В 1758 году парень по имени Карл Линней решил навести порядок в живой природе. Из слова Blatta, что значит «чурающийся света», он вывел следующую классификацию: подотряд Blattaria, отряд Blaberoidea, семейство Blattelidae, подсемейство Blattellinae, род Blattella.– Примитивный сумеречник, – прокомментировал Фил. – И кто это? Страус? Полевка? Червяк?– Насильник, – заявил Миллер.– Сатана! – сказал я.– Это мы, – ответил Колумб.– Сумеречники? – спросил Миллер. – А я собирался позагорать.– А вид называется… Нет, угадайте, – сказал Колумб.Миллера повело в Тропики:– Ебущиеся в темноте?– Ебари не боятся света, – возразил Фил.– А стоило бы.– Может, «сумеречный Царь Царей»? – предложил я.– По-научному вы называетесь… Blattella germanica, – объявил Колумб.– Но мы американцы! – возразил Фил.– Да, но если говорить о корнях, мы африканцы. Западные германцы называли нас французскими тараканами, восточные германцы – русскими, русские – прусскими, а южные и северные немцы великодушно уступали название друг другу. У нас проблема с имиджем. Но не забывайте, кто нам придумал имя – животное, именующее себя «хомо сапиенс».– Что в переводе с латыни означает «задумчивый пидарас», – пояснил Миллер.– Люди полагают, что «хомо» восходит к индоевропейскому «дхгхом-он», что означает «землянин», – продолжал Колумб.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70