Одна из дверей вела в ванную, другая — в комнатку, где сейчас спал малыш.
— С Иоганном почти не остается времени на отдых, — сказала Ирена, ставя на плиту видавшую виды кастрюлю. Потом достала из шкафа мешочек с заваркой и насыпала ее в воду.
Тут послышался плач Иоганна.
— Все-таки разбудил, — виновато сказал Бэкон.
— Нет, просто есть захотел, — объяснила Ирена. — Он всегдахочет есть.
Женщина ушла в другую комнату и вернулась с маленьким Иоганном на руках. Подогрела немного молока на плите и стала кормить ребенка из бутылки с соской.
— Посмотрите, пожалуйста, чай заварился?
Бэкон повиновался, слегка конфузясь. Налил заварку в две чашки и поставил их на стол.
— Сколько ему лет? — спросил он, чтоб хоть как-то нарушить затянувшееся молчание.
— Сразу видно, что вы ничего не знаете о детях, — рассмеялась она. — Два года.
Бэкон испытывал инстинктивное отвращение к маленьким детям, он не понимал их; трогательные крошечные тельца воспринимались им не как чудо природы, а как форма уродства. Наевшись, Иоганн отрыгнул и преспокойно уснул на материнских руках. Ирена поднялась, чтобы отнести его обратно в спаленку.
— Чем вы занимались? До войны, я имею в виду, — вернувшись, спросила она и отпила из чашки. — Чай получился ужасный, правда?
— Нет, все в порядке.
— Так чем вы занимались?
— Физикой. Окончил университет.
— Физикой? — Глаза Ирены осветились на мгновение. — У меня никогда в жизни не было знакомого ученого. Поэтому вас и прислали в Геттинген?
— Наверно. А вы здесь все время живете?
— Нет, я из Берлина, хотя родилась в Дрездене. Бывали там?
— Боюсь, что нет.
— С чем и поздравляю, — с горечью сказала она. — Потому что Дрездена больше нет, если хотите знать. Ваши бомбы от него камня на камне не оставили. А теперь там русские!
— Да, все это ужасно, — примирительно согласился Бэкон.
— А когда-то был самый красивый город в Германии. Слышали о Цвингере? Великолепный был дворец… А здание оперы! А собор!.. Впрочем, наверно, мы это заслужили… Оказались не достойны обладать такой красотой.
— А вы? — Фрэнк решил сменить тему.
— Что я?
— Чем занимались вы?
— До войны? Ничем особенным, — в ее голосе не было ностальгии. — Работала учительницей в начальной школе. А теперь вкалываю на заводе…
— А где отец Иоганна?
— Расскажу как-нибудь, только не сегодня. Не хочу. Налить еще чаю?
— Нет, благодарю. Пойду. Завтра рано вставать.
— Спасибо за компанию, — сказала она, протягивая на прощание руку.
— Есть новые идеи, профессор Линкс? — такими словами встретил меня Бэкон в своем кабинете.
— Я долго думал над фразой, оброненной Планком: «Клингзор так же неуловим, как атомы», и решил, что это не просто boutade (Шутка, каламбур). Скорее всего, он дал нам ключ…
— Что вы хотите сказать?
— Вспомните слова старика. Концепция существования элементарных частиц, из которых состоит все на свете, почти такая же древняя, как род человеческий. Она восходит, по меньшей мере, к классической Греции. Но физики смогли научно доказать ее достоверность лишь считанные годы тому назад. Резерфорд создал свою модель строения атома в начале двадцатого века! — воскликнул я.
— К чему вы клоните?
— Планк решил помочь нам! Он указал нам направление поиска и благословил на продолжение работы! Клингзор для нас сегодня — одно только имя, но от нас зависит доказать его существование и превратить в человека из плоти и крови, как это сделали с атомом с помощью своих моделей Томсон , Резерфорд и Бор!
— Схема! — оживился Бэкон. — Хорошо бы нарисовать схему, в середине которой разместить Клингзора. Да, точно, как ядро в Резерфордовой модели атома… Да-да, теперь понимаю! Отлично! Только сообразить бы, что за элементарные частицы нам надо открыть. Какая из орбит выведет нас к загадочному центру планетарной модели, именуемому Клингзор?
— Немецкие физики, математики и темы их работ… Схема должна отражать внутренние связи, характер деятельности, раскрывать общие интересы, показывать отношения с нацистской верхушкой.
— Ну что ж, за работу! — воодушевленно воскликнул Бэкон. Я помолчал несколько секунд, обдумывая наш первый шаг.
— Что, если мы начнем с наиболее очевидной кандидатуры? Речь идет о первоклассном физике, лауреате Нобелевской премии, стороннике Гитлера с давних пор. Его имя — Иоганнес Штарк .
— По-моему, этот вариант даже слишком очевидный, чтобы оказаться реальным… Ярый враг Эйнштейна и Гейзенберга?
— Все же подумайте: могущественная личность в нацистской Германии, последовательный антисемит, в партию вступил еще в двадцатых годах…
— Любой заподозрил бы его первым… Не кажется ли вам, что уже по этой причине Штарка можно вообще отбросить?
— Просто так, даже не удостоверившись? — настаивал я. — Какой же вы ученый, если пренебрегаете экспериментальной проверкой только потому, что выводы вам кажутся очевидными? Если Штарк невиновен, мы легко в этом убедимся. Я не утверждаю, что именно Штарк и окажется Клингзором, однако характер его деятельности, его приближенность к Гитлеру, его привилегированные позиции в научных кругах рейха — все это заставляет предположить, что их пути пересекались, и не раз! Штарк может стать ориентиром, указывающим на место, где в конечном итоге мы отыщем Клингзора.
Бэкон задумался на несколько секунд, которые показались мне нескончаемыми.
— Скажу, чтобы доставили его личное дело, — наконец сдался лейтенант.
Когда последние солнечные лучи еще пытались без успеха пробиться сквозь густую туманную мглу, повисшую на закате дня, Бэкон подошел к полуразрушенному дому, за стенами которого находилась Ирена.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113