Выросли из сугробов неохватными стволами, сыплющими в снег корой; растопырили обломанные у земли сухие сучья. На разросшихся по воле, исписавших полнеба узорами ветвях тяжело покачиваются вороньи гнезда. Водонапорная башня обозначилась за ними, кирпичные громады, и у одной из стен – вросший в грунт с огромным ковшом над головой бульдозер. Что за места? – Рассказывал Филипп Шнобелько, временно неработающий двадцати пяти лет.
– Мы стояли там с Цветочным Толей, с Бурьянко, Ганджой, Шуриком Коваленко. Может, еще кто был, я не вспомню. Где стояли? У башни. Да ничего не делали. Что планировали? Ничего не планировали, просто стояли. Ну, выпили слегка, а Шурик и вовсе одного пива кружку. Ну, и видим, как тот незнакомый идет навстречу. А кто такой? Не нашего круга, мы его не узнали. Может, он нас первый хотел отметелить? Что дальше? Мы окружили его, чтобы не сбежал; ну, там, гроши, думали, по карманам или шапку. У него дорогая была, пушистая шапка. А он независимо так ухмыляется: «Что, хлопцы, где у вас тут автобусы ходят?» А Толя ему: «Ты, соколик, уже приехал!» Это больше для шутки, а так ничего. Он совсем и не хотел ему угрожать. «А вы что», – спросил тот, – «хлибустьеры местные?» «Давай сейчас гроши», – это Толик ему. Я-то позади стоял и хотел идти, но удивился, что за такие хлибустьеры. «А зачем вам они?» – спрашивает тот. Насмехался над нами. Потому что, как это, зачем? Это он уже начинал над нами издеваться. «Слышь, ты, понял? давай сюда!» – крикнул Толя ему. «Сейчас дам», – тот в ответ. А потом приблизился и высказал: «Все вы лбами, ребята, крепки, с вами только драться, но все же берегитесь подпускать того, что с большим шнобелем: и своих зашибет, и сам убьется». Это он мне, понимаете? Мне! Мой изъян подметил и посмеялся. Я его ничуть не трогал. Еще ничего даже сделать не успел. Я не смог сдержаться. Я не сдержался. – Рассказывал Александр Коваленко, водитель двадцати семи лет.
– Мы не знали, что и сказать. Хотели наказать наглеца, а вроде и смешно было. Это ж правда, что у Пилипка нос большой, мы сами его все время дразним. Но то, видишь ли, мы, нам можно. Пилипко выскочил к тому пацану и хотел его уже начать драть. А тот шустрый. Этот очень от обиды зол, аж трясется. А тот внезапно как заорет: «Всем стоять, ни с места!» Орет, типа, как мент или сержант, так что мы на минуту и застыли, даже думали, сейчас всех и повяжут. А тот что-то неясное, или кашлянул, или сплюнул чего-то на снег, и упал. Вот, типа, сам по себе. Никто до него еще и пальцем не дотронулся. Его Пилипко забил бы лежачего, но застал нас Сирко, то есть учитель наш по истории, Сергей Иванович. А, он у нас еще классным был, точно, я и позабыл. Нам на него и наплевать всегда было, еще даже в школе, а тут он говорит: «Докатились, типа, убили!» Да кто? Да он сам! Ну и чего-то струхнули малость, что, может, он и вправду умер. Мы Пилипка прогнали. А Сирко не отстает, все выспрашивает: «Откуда он? Не наш. Зачем чужого приговорили? Теперь областную прокуратуру припишут к этому делу». О тот, оказывается, живой еще был, но горячий, аж снег шипел. Так, не вру. Мы его скоренько в автобус запихнули, чтобы он ехал своей дорогой. А Пилипко в тот же день и с Бурьянко подрался. Ему-то куда злость девать?Летите, птицы всполошенные. Да не кричите, а прочь улетайте. Будут ваши гнезда весной разорять и будущих птенцов не убережете. Улетайте, да не пускайте здесь по снегу беспокойных теней, и не пускайте нам в душу смутных волнений.А тот несчастный что говорит? Тот, кому в автобусе место уступили. Что с ним, с несчастным? Ему и душно, и тошно. И отчего это все? Отчего? Попал в иную жизнь, как в прорубь провалился, чрез обломки льда и ледяную воду, и оказался на противоположной стороне. Не жизнь, а муки одни. Ему, видно, кто-то темный перекрывает дыхание. У него лицо меркнет, и нет никаких сил терпеть. «Скажите, скажите ради всего святого, что теперь за остановка?» 2 Дорога на Украине легко вьется меж полей, то с одной стороны, то с другой усаженная необычайной высоты пирамидальными тополями. Дружно набегают они и солнцем мигают из ветвей, и словно гигантской нескончаемой гребенкой расчесывают поднебесные просторы. Они расчесывают нежнейших тонов невесомые перистые облака в поднебесье. Они мигают не горячим, крадущимся по острому ножу горизонта зимним солнцем. В лощинах в окруженье изящно выбеленных садов укрываются зверями хутора и села; дребезжат то и дело заиндевелые переезды. Рощи бесприютными островами проглядывают под самыми небесами; они как нечитанная повесть пишутся неразборчивыми быстрыми письменами. И вновь, и вновь пробегают необычайной высоты пирамидальные тополя, расчесывая поднебесные просторы.Я помню, и меня так везли неведомо куда на заре дней, и однообразный гул мотора звучал, а детские свежие очи цеплялись за что ни попало и открывали где-то в другом мире, в прозрачной охристой полосе далеко отстоящей посадки летящий параллельно грузовик. В нем сидели люди с граблями. И рябили просыхающие пашни, как морские волны, и гулял меж ними ветер, уже не ледяной, но теплый, несущий с собой светлые вести. Как сон из первых лет, проступала повсюду на земле, и в небе, и во встречных просыхающих дворах, и на стогах прошлогодней соломы, где греблись куры, и в голубеющих небесами лужах, и везде – надежда. Но то была весна.
Окаймленные резиной стекла и рукоятки на вентиляционных люках в потолке иссеребрились инеем. Был в автобусе морозный вечер. Ехали, и однообразный гул мотора звучал. Но вот Андрей открывал глаза и солнечный слабый луч щекотал его сквозь ветви. Он увидел за обшлагами рукавов и истертыми пуговицами шуб двух девушек, чья природа была живость и веселье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20