— Уже поздно.
Диг наморщил лоб, словно не понимая, о чем она говорит.
— А, ну да, — почесал он в затылке, — конечно.
— Ну тогда прощай и всего тебе.
— Что? Да… То есть, но ведь мы будем встречаться, правда? Змеи и все такое? — Вид у него был встревоженный.
— Не знаю, — Надин пожала плечами. — Наверное, мы будем очень заняты, учеба, экзамены, разные школы. Знаешь ведь, как бывает.
— Да, точно. Похоже, ты права, — погрустнел Диг.
— Что ж, желаю тебе счастья… — Надин умудрилась выдавить улыбку.
— Да. Понятно. Тебе тоже. — Судя по его виду, сказанное Надин наконец дошло до него и он уже начал привыкать к мысли о расставании. — Всего тебе хорошего, Надин.
Они не знали, что сказать друг другу. Растерянность охватила их прежде, чем пропало желание продолжать беседу; они постояли немного, неловко переминаясь с ноги на ногу, улыбаясь, встречаясь глазами и снова отводя взгляд. Крик, шум, ругань вдруг стали еле слышны, косые лучи набухшего солнца прошили насквозь ветви огромного вяза, и полосы розового света легли на Надин и Дига, отчего они стали похожи на лососей. Надин нагнулась, чтобы подтянуть носки. Диг поднял папку, выпавшую у нее из рук, и подал ей. Кончики их пальцев на мгновение соприкоснулись и тут же разъединились.
Дилайла по-прежнему наблюдала за ними, зажав травинку во рту, сложив ноги по-турецки, беспокойство застыло на ее лице. Диг обернулся к ней и снова глянул на Надин. Он открыл было рот, но сообразил, что сказать ему нечего. Пожал плечами и начал пятиться. Надин улыбнулась ему напоследок и вышла из парка.
За воротами горел «форд-кортина», припаркованный на обочине Норт-роуд. Из перегревшегося мотора вырывались языки пламени, трое пожарных атаковали огонь с тремя длиннющими шлангами наперевес; вокруг собралась небольшая толпа. Почерневшая вода рекой стекала по тротуару. Надин перепрыгнула через поток и направилась, не глядя по сторонам, к Йорк-вею. Ноги несли ее к дому, а сердце уговаривало вернуться, броситься на шею Дигу, ее лучшему другу, родной душе, извиниться, помириться и восстановить былую близость, пока не стало слишком поздно.
Но она не вернулась — гордость не позволила; шагала и шагала по темнеющим улицам Кентиш-тауна, чувствуя, как годы с Дигом утекают меж пальцев. Она отперла дверь тесной квартиры на Бартоломью-роуд, посидела с родителями, пока они смотрели «Династию», ответила на расспросы о последнем школьном дне. В одиннадцать она зевнула и потопала наверх, в свою спальню. Стоя посреди убогой комнаты, она позволила себе с головой окунуться в воспоминания о дружбе с Дигом. Воздушный змей висел на стене, в складках собрались тонкие полоски пыли, яркие краски поблекли. Хвост уныло свисал, словно его лишили воли к жизни, к полету.
Пройдет два года, прежде чем Надин снимет со стены змея, стряхнет с него пыль и увидит, как он кувыркается в лондонском небе.
Глава пятая
Против часовой стрелки! Против часовой! Ну почему она пошла в этом направлении! Сидела бы сейчас в квартире Дига перед телевизором, в уюте и покое, а не хлебала бы капучино за бешеные деньги в шикарной чайной на Цветочном холме и не наблюдала, как ее лучший друг буквально на глазах деградирует, превращаясь в четырнадцатилетнего мальчишку, каким в душе он всегда и был.
И — о господи — вы только посмотрите на нее! Нет, вы посмотрите! Это нечто. Как она умудряется выглядеть моложе, чем тогда? Красивее, увереннее в себе? Она приобрела шик и лоск. Пролетарская скоровогорка куда-то пропала, выговор, точно университет закончила. А какая у нее ослепительная улыбка! И толика обаяния тоже имеется. Тут явно не обошлось без ярлычка от известного кутюрье, уж больно непринужденно она носит одежду. А посмотрите на сверкающую глыбу, что громоздится на ее безымянном пальце, — Гибралтару рядом делать нечего!
Волосы у нее выглядят роскошно — и что, интересно, делают с волосами в дорогих салонах, добиваясь вот такого эффекта? Косметика совсем не заметна, будто вообще нет, а какой от нее исходит запах! Это не просто духи, но нечто более притягательное — свежая роса. Она пахнет так, словно каждое утро купается в росе. Пузырек этого снадобья, наверное, стоит не меньше восьмидесяти фунтов.
Надин смотрит на Дига. Давно она не видела его таким взволнованным. Каждый изгиб его тела — локти, колени, — острием нацелен на Дилайлу, шея, разумеется, вывернута в том же направлении. А Надин словно и нет рядом, она словно и не существует. Она опять скатилась в разряд рыжих недоразумений.
Они беседуют о браке Дилайлы, о жизни, которую та вела последние двенадцать лет. Она больше не Дилайла Лилли, теперь ее зовут — к злорадному удовольствию Надин — Дилайла Гробб. Мужа зовут Алекс. Он владеет небольшой сетью пивных ресторанов на северо-западе страны, и живут они в Честере, в великолепном грегорианском особняке — новодел, конечно. Когда он не правит своей империей, его можно найти на поле для гольфа, корте для сквоша или на крикетной площадке. У них три лошади и бассейн. Каждые несколько месяцев Алекс отправляет Дилайлу в Нью-Йорк первым классом и подбрасывает ей в карман свою платиновую кредитную карту. В Нью-Йорке она ходит по магазинам, пока не валится с ног от усталости, и ей завидуют все обитательницы Честера.
Надин скучает, но Диг впитывает каждой слово Дилайлы, словно ему по радио зачитывают избранные места из «Дживса и Вустера». Надин собирается откланяться, но тут беседа принимает иное — весьма любопытное — направление. Все не так, как кажется. Дилайла признается, нервничая и заикаясь, — на глазах блестят слезы, — что ушла от Алекса. Сбежала, пока он спал, оставив записку в утешение, что, по мнению Надин, довольно жестоко.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104